Черный код - Вергилия Коулл Страница 44

Сеанс третий.

Состояние перцептора: стабильное.

Состояние объекта: условно-стабильное.

Характер действий: моделирование.

Открываю глаза, но ничего не происходит. Мы с Максом по-прежнему лежим на своих местах, и он сверлит меня убийственным взглядом. Первые несколько секунд я обескуражена. По моим ощущениям точно начался сеанс, почему же…

И тут замечаю, что других людей в помещении нет. Никого нет, – только я и Макс. Причем один из нас полон справедливой ярости и, похоже, не может думать ни о чем, кроме нее.

Заметив, что я сориентировалась, Макс легко, как ниточки, разрывает ремни из кожи и поднимается. Паника охватывает все сильнее, заставляет вжиматься в сиденье. Макс склоняется надо мной, упирается руками в кушетку по обе стороны от моей талии. Невольно прижимаю руки к груди. Сердце уже не бьется, оно бешено грохочет в ушах. Коленом он раздвигает мои ноги, чтобы найти еще одну точку опоры. Нависает сверху, и мы находимся в опасной близости друг от друга. Отчаянно стараюсь смотреть только Максу в глаза и не соскальзывать взглядом на его губы.

– Ты хоть понимаешь, что натворила?

Понимаю. Я знаю, что очень-очень виновата перед ним, и представить даже не могу, чего ему стоило вернуться в реальность и потом заставить себя в очередной раз встретиться со мной. Слова извинения готовы вот-вот сорваться с губ, но застревают в горле. Вместо этого зачем-то отвечаю на вопрос:

– Я узнала, чего ты на самом деле хочешь от меня.

Что-то мелькает во взгляде Макса, не успеваю понять, что. Но мне кажется, я все-таки сумела его удивить. В ответ он хватает меня за скулы, заставляет вытянуться и приподнять лицо вверх, буквально подставить ему губы.

– Что я на самом деле от тебя хочу, я сразу обозначил, Синий Код.

Задыхаюсь, трепещу под ним, хватаюсь руками за края кушетки, словно боюсь упасть. Но уже падаю, неумолимо срываюсь в пропасть, куда меня толкает один взгляд Макса. Вижу свое крохотное отражение в его черных зрачках, окруженных темно-карей радужной оболочкой. Это отражение дрожит и беспомощно открывает рот.

– Я же сказал, тебе нужно только попросить, – втолковывает Макс, как неразумному ребенку. – И мы оба получили бы то, что хотим.

– Ты хочешь, чтобы я тебя спасла… – кричу ему в лицо, но с опозданием понимаю, что получился лишь шепот.

Губы Макса кривятся в ядовитой ухмылке.

– Меня невозможно спасти, Синий Код. Я обречен.

– Нет! В самой глубине подсознания ты хочешь быть спасенным! – я дергаюсь, потому что его пальцы сжимаются сильнее, причиняя боль.

Хочется скулить, умолять его о пощаде, но держусь до последнего.

– Даже если и так, – с какой-то свирепой яростью выдыхает Макс мне в лицо, – то уже поздно. Ты все испортила.

Он подается назад и заставляет меня тоже встать на ноги. Чудом умудряюсь сохранить равновесие. Едва мы принимаем вертикальное положение, как декорации меняются. Мой мозг моделирует быстрее, чем успевают воспринимать глаза. Серые стены помещения раздвигаются, меняют цвет, и мы оказываемся в квартире, устроенной по типу студии. Здесь есть большие панорамные окна, уютный диванный уголок, очень много книг – ими буквально завалено все свободное пространство. Возле компьютера – отдельный стол с какими-то склянками.

Я начинаю догадываться, что сейчас будет, как только вижу на тумбочке у стены фотографию. На ней мы, Десятка лучших, в момент своего выпуска. Все – довольные, счастливые, полные надежд на блестящее будущее, а по центру – наш наставник. Андрей Викторович.

Вспоминаю о Максе, который стоит рядом. Находясь не под гнетом его тела, а в квартире Соловьева, я могу мыслить более трезво.

– И чем же я все испортила? – огрызаюсь. – Тем, что увидела, как небезразлична тебе?

Челюсть у Макса упрямо выдвигается вперед. Он хватает меня, разворачивает, прижимает спиной к своей груди и фиксирует в таком положении.

– Смотри, Синий Код, – шепчет над ухом, – смотри, а то можешь пропустить самое интересное.

И действительно, в комнате появляется… профессор. Видеть его живым так непривычно, что я хлопаю ресницами от изумления. Как будто отмотала время назад и вернулась в прошлое, где ежедневно встречалась с ним в лаборатории. Соловьев одет в синий домашний халат и тапки. Похоже, что недавно принимал душ, потому что волосы еще блестят от влаги. В руке – кружка с ярлычком от чайного пакета, переброшенным через край.

Он поворачивается к нам, его глаза расширяются от ужаса. Кружка падает на пол и разлетается на осколки. От этого зрелища внутри меня все холодеет. Соловьев выставляет вперед руки, его губы бледнеют и начинают трястись:

– Ч-ч-что вы делаете?

Как и следует ожидать, взгляд профессора прикован к тому, на кого он смотрел в тот момент. Соловьев пятится назад, его ноги заметно дрожат.

– П-п-пожалуйста… у меня есть деньги. В-в-вон там, – Андрей Викторович показывает в сторону широким паническим жестом. – В-возьмите все!

Мне больно видеть его таким. Невыносимо понимать, что его уничижительные мольбы, жалкие попытки бороться за свою жизнь, спастись любой ценой, не привели к успеху. Жутко смотреть на мертвеца, который в тот определенный момент еще надеется, что будет жить, и уже совершенно точно знать, что жить не будет. Находиться заранее в курсе чужой смерти – это противно человеческой природе, и все во мне восстает против такой сцены.