Аметистовый венец - Мэгги Дэвис Страница 44

До него донеслись какие-то шорохи, стук и звуки голосов. Одни голоса спрашивали, другие отвечали.

Он медленно приходил в себя. Эверард осознал, что не может двигать ни губами, ни челюстью. На нижней части его лица лежала тугая повязка. Когда он хотел было притронуться к этой повязке, то оказалось, что его руки связаны. Он тихо застонал в отчаянии.

– Шш-ш, – тут же сказал чей-то голос ему на ухо. И добавил еще что-то непонятное по-сакски.

Что за чертовщина, где он? Он сразу понял, что крепко связан и совершенно беспомощен. Не может пошевелить ни руками, ни ногами. Даже век разлепить не может.

Но главное – он жив. Расслабившись, он внимательно прислушивался, старался определить, где находится.

Он помнил, как его избили до полусмерти, привязали к лошади, отвезли в поселок ткачей и там бросили посреди улицы. Это было последнее, что сохранилось в его памяти.

И все же он жив. Хотя его тело переполняет пульсирующая боль, он все еще не утратил желания жить.

Постепенно он сознавал, что его голова покоится на чем-то мягком и теплом. И что-то мягкое и теплое поддерживало ему спину и плечи.

Некоторое время он раздумывал. Над его головой продолжал слышаться какой-то шум, его ноздри улавливали специфический запах. Беспомощный, ослепленный, с завязанным ртом, он был рад, что хотя бы не потерял обоняния.

Эверард лежал неподвижно. Он старался оценить по характеру боли последствия расправы над ним. При каждом вдохе в его грудь как будто вонзались ножи. Это означало, что у него поломаны ребра. Вероятно, сломана кисть. Когда начнет двигаться, он сможет определить точнее. Кажется, сломана челюсть. Поэтому-то, а вовсе не для того, чтобы он не кричал, перевязано его лицо, а это означает, что кто-то заботится о нем.

Когда он понял это, то с трудом поборол радость. Надеяться слишком рано, трудная солдатская жизнь научила его, что надежда нередко таит в себе опасность. Эверард осторожно сделал неглубокий вдох. И едва не вскрикнул от пронизавшей его грудь острой боли.

От запаха плесени, который витал вокруг него, у Эверарда засвербило в носу. Место, где он лежал, было не слишком велико, ибо пальцы его ног во что-то упирались.

Когда он попробовал шевельнуться, голос снова шепнул: «Ш-ш». К его лицу прикоснулось что-то легкое и теплое. Это были женские пальцы.

Что все это, черт возьми, означает?

Эверард попробовал поднять правую руку и стиснул зубы, чтобы не закричать. Кисть в самом деле сломана. Вопреки его воле у него вырвался стон.

Пальцы легли на его губы.

– Тише, тише, – прошептал голос. – Они наверху, в доме, ищут вас.

«Клянусь распятым Христом, я знаю этот голос», – подумал Эверард.

Эмма. Длинноногая, с шелковистыми каштановыми волосами. Он привел корову, чтобы переспать с ней, но все повернулось совершенно неожиданно. И вдруг он все вспомнил.

Эверард почувствовал, как ее пальцы гладят его лоб. Его глаза так сильно распухли, что он не мог ее видеть. Зато он с особенной силой ощущал всю мягкость ее тела. Казалось, что от ее близости, от ее тепла боль немного утихает. «Значит, я где-то под домом ткачей», – сообразил Эверард. Скорее всего это их овощной погреб. А этот специфический запах – запах репы.

Впервые за весь этот день он разрешил себе расслабиться, перестать бороться с болью. Еще раз, помня о сломанных ребрах, сделал неглубокий, осторожный вдох.

Он все никак не мог поверить, что находится в овощном погребе, что он жив и милая Эмма держит его в своих объятиях.

Значит, его укрывают у себя ткачи.

– Да, сегодня все принимали присягу, – говорил Роберт Фицджилберт, – хотя и без особого желания. Достаточно было взглянуть на лица присягающих вельмож Англии и Нормандии, среди них, естественно, были и мои дяди, когда они вкладывали руки в ладони короля, чтобы понять, что они чувствуют.

– Но ведь никто из них не посмеет бросить открытый вызов королю Генриху, – осторожно заметил Уильям де Кресси. – Чтобы сохранить мир с королем, вельможи вынуждены будут присягнуть в верности императрице.

Они все были настроены против решения короля признать дочь своей законной наследницей, зато не жалели похвал по адресу Роберта Глостера, незаконнорожденного сына короля, который, будь он законным наследником, по их мнению, решил бы все проблемы Англии.

Констанс не очень-то интересовали подобные политические разговоры. Вместе со своими суссекскими вассалами она отправилась в свой дом на Хай-стрит. Сопровождал их сильно подвыпивший Роберт Фицджилберт, который никак не хотел пожелать им доброй ночи и отправиться восвояси.

Возможно, принесение присяги в Винчестере еще продолжалось, хотя Констанс и сомневалась в этом. Солнце зашло уже много часов назад, и колокола давно прозвонили к вечерне.

Фицгамелин фыркнул:

– Но что будет после смерти короля? Мы все знаем, чего стоят клятвы в таких случаях.

Все заговорили сразу.

– Что вы думаете о Роберте Клито, сыне герцога Роберта? – спросил де Кресси.

– Есть много людей, – вставил племянник Клеров, – утверждающих, что английский трон должен принадлежать старшему сыну Вильгельма Завоевателя и что Клито, сын Роберта, весьма достойный наследник. Разумеется, мои дяди придерживаются другого мнения, – поспешил он добавить. – Вы знаете, они поддерживали короля Генриха против его брата Вильгельма Руфуса. Король Генрих несколько лет сражался с Клито в Нормандии и так и не смог его вытеснить. Многие аристократы задаются вопросом, почему Англией должен управлять не Клито, а эта юная девица, которую король выдал замуж за германского императора.

– Ха, – пренебрежительно фыркнул Фицгамелин. – Неужели вы не видите, что делает король? Предоставив Солсбери управлять Англией, он ведет войну против Клито в Нормандии, а повседневными делами королевства занимается созданная им армия чиновников: бейлифов, писцов, счетоводов, судейских и сборщиков налогов. И король еще похваляется, что всех этих чиновников он вытащил из грязи и хорошо обучил их делу. Нормандских баронов и графов уже не приглашают на королевские советы, они не могут проникнуть за заслоны из замаранных чернилами писцов, счетоводов и советников, ревниво охраняющих вход в казначейство. Да, уж это благородная братия, ничего не скажешь.

Де Кресси кивнул:

– Но ведь все это делается достаточно разумно и умело. Когда король Генрих нанес сокрушительное поражение своему брату Роберту, старшему сыну Завоевателя, которого все прочили на английский престол после смерти короля Вильгельма Руфуса, король не стал возбуждать всеобщее негодование, приказав казнить своего брата. Нет, король Генрих пожизненно заточил бедного Роберта в тюрьму, где обеспечил ему вполне сносные условия.

– Так же он поступил и с Робертом Беллемом, – заметил Фицгамелин. – Хотя это настоящее чудовище, заслуживающее самой мучительной смерти. Достаточно только вспомнить, как ради своего удовольствия он пытал самых отважных рыцарей. Тем не менее он продолжает жить в роскоши в своей тюремной башне.