Зима в раю - Елена Арсеньева Страница 44

И чем дальше жила Оля, тем больше убеждалась, что такойчушью накрепко пропитано сознание старшего поколения. Не только в ее семье, нои везде, кругом. Только некоторые, очень немногие взрослые умели мыслитьпрогрессивно и ориентировались в современном процессе, как политическом, так иэкономическом. Например, товарищ Верин, который иногда приходил поговорить о жизнис дядей Шурой и с дедом. Насколько Оля понимала, товарищ Верин имел общеебоевое прошлое с тетей Любой и очень ценил ее как проверенного товарища. Олякак-то раз попросила их выступить на школьном вечере в честь праздника 7 ноябряи рассказать о том, как они плечом к плечу боролись против царских опричниковна сормовских баррикадах. Вообще-то недостатка в таких воспоминаниях не было –иногда Оле казалось, что все жители Энска в свое время боролись на баррикадах,выходило, что стойкие борцы против свергнутого режима имелись чуть ли не вкаждой семье, – но Оле так хотелось привести в школу своего собственного борца.Иметь теткой старую большевичку – это много значит! Конечно, лучше, если быстарой большевичкой была собственная мать, но чего нет, того нет, мама, кнесчастью, только медсестра в госпитале, причем за ее плечами нет никакогосколько-нибудь значительного и героического воспоминания. Уж могла бы мамапостараться и попасть на Гражданскую войну, пусть даже просто санитаркой, кактетя Тамара. Конечно, было бы ужасно, если бы ее тоже убили, Оля на такоекатегорически не согласна даже ради того, чтобы сделаться дочерью героиниГражданской войны. Вот если бы мама и героиней побыла, и жива осталась – тогдасовсем другое дело было бы!

Но нет, не подумали Олины родственники о ней, не постаралисьобеспечить ее будущее своими трудовыми и боевыми свершениями. Вообще они ужасноотсталые, конечно. Разговоры идут в доме только о мещанском: зарплата, очереди,книжки, которые дед купил у какого-то старого букиниста, операции, на которыхассистировала мама… Скука смертная! Жизнь становится интересной, только когда вдоме появляется товарищ Верин. Они с дедом, а иногда и с дядей Шурой постоянноспорят, пикируются, причем иногда непонятно о чем. Но слова употребляют такиезвучные, красивые, что Оля слушает их, как музыку.

Когда начались крестьянские бунты (все-таки что взять с этоймелкобуржуазной массы? Надежда революции – пролетариат, что всем известно!),товарищ Верин однажды явился в дом Русановых, просто-таки клокоча от гнева. Онсорвал с забора провокационную листовку и теперь гневно потрясал ею, на чемсвет стоит кроя того, кто листовку написал и наклеил. Текст прочитали вслух, иОля ее почему-то очень хорошо запомнила. Она называлась: «Долой Советы и колхозы,вставай, замученный народ!»

«Проснитесь, замученные братья, – было написано в листовке,– нам уже дальше спать нельзя. Неужели мы за это проливали братскую кровь? Ноизмена получилась, мы трудились на врагов.

Товарищи, братья родные, проснитесь, оглянитесь! Куда мыпришли, братья мои дорогие? Мы подошли к гибели, к бездонному рву, т. е. кпропасти, которая нас готова пожрать – всех крестьян и рабочий класс. И еслиеще на последних шагах не оглянемся и не очнемся – не откроем своих глаз,тогда, дорогие братья мои, как насекомые, пропадем.

Земля и воля рабочим и крестьянам, слово свободы всемународу!

Загорись, Россия, пожаром и зацвети цветом алой розы!

Да здравствует свобода России, долой голод, холод и насилие!

Проснись, замученный народ!»

– Ну что ж, – пробормотал дед, протирая пенсне, – все оченьзакономерно. И очень печально. Не так ли, товарищ Верин? Кажется, союз рабочегокласса и беднейшего крестьянства вот-вот даст очень глубокую трещину? Да чтотам – уже дал ее!

– Небось пока голодать не начали, так вся деревня стояла заСоветы, ну а как брюхо подвело, так и начались повальные походы против Советов,– проворчал Верин.

– А как же, – развел руками дед. – Правильно учат вашиклассики: бытие определяет сознание.

– Такое сознание нам ни к чему, – сказал товарищ Верин. – Затакое сознание надо давить, как вшей. Всех к ногтю!

– То есть каждый человек, который хочет есть, должен быть,само собой, уничтожен? – спросил дед. – Ну, тогда вы вполне можете уничтожить именя, и вон Олю, потому что мы еще не ужинали сегодня, а то количествоперловки, которое нам достанется, едва ли насытит и одного человека. Ну,доставайте ваш маузер или что у вас там под пиджаком, вы же, большевики,увешаны оружием, как революционные матросы – гранатами и патронташами…

– Члены правящей партии должны быть вооружены с головы доног, – надменно сказал товарищ Верин.

– Да? – продолжал заедаться дед. – А при царе толькогородовые да жандармы были вооружены, да и то ваши орали со всех сторон:опричники, мол, сатрапы, угнетатели… Если те были опричники, вы-то кто?

– Что-то не нравится мне физиономия вашего сознания,Константин Анатольевич, – пробормотал товарищ Верин. – А ты куда смотришь,Русанов? Как ты допускаешь такие взгляды отца, ты в партии с восемнадцатого года,ты большевик!

– Ну да, я большевик, – сказал дядя Шура. – Но я допускаюсвободу взглядов. Я – мягкий большевик.

– Большевик не перина, не подушка, чтобы быть мягким! –яростно вскричал товарищ Верин. – Он должен быть как камень!

– Ну да, булыжник – орудие пролетариата, – ехидно перебилатетя Люба. – Слыхали! Хватит вам болтать, товарищи, давайте лучше чай пить. Чаюу нас сегодня – целый самовар, и он самый настоящий, байховый, не морковный ине кипрейный. Товарищ Верин принес.

Спор сам собой стих. Оля вообще давно заметила, что товарищВерин не то тети Любы побаивается, не то чрезвычайно ее уважает. Что и говорить– боевое прошлое объединяет самых разных людей…

И все-таки если бы товарищ Верин почаще бывал в доме, онрано или поздно перековал бы Олиных родных. Самой ей это сделатьзатруднительно. Она до седых волос будет в доме ребенком, понятно же! И все,что она ни скажет, поднимается на смех.

Было время, Оля мечтала, чтобы товарищ Верин влюбился в еемаму и женился на ней. Честное слово, она не отказалась бы от такого отца!

Но, кажется, маме не очень хочется за него замуж. Как толькоВерин появляется на пороге, лицо у мамы делается скучное-прескучное! Онашмыгает в свою комнату и сидит там тихо, как мышка. Или убегает в госпиталь,даже если у нее нет дежурства.

Все понятно… Когда Оля подходит к Кольке Монахину, у тоготоже делается скучное-прескучное лицо.

– Ну чего тебе, Аксакова? – цедит он уныло и торопитсяотойти.