Любовь с последнего взгляда - Ведрана Рудан Страница 44

Мы с моим мужем все еще на краю большого луга. Серна щиплет траву, малыши прыгают и подпрыгивают. Как мне хотелось писать! Представляете это чувство?! Было бы неслыханной дерзостью отложить ружье, спустить штаны и трусы, расставить ноги и выпустить на траву желтую струю! Он бы забил меня насмерть, тут же, на месте! Мы ждали дикого зверя. Он должен появиться. Листья шуршали, шшшшшш, шшш. Краем ладони я соприкасалась с влажной травой. Влажной травой! Кругом все шшшшуршшшшало! Вокруг меня было влажно и мокро… Первая капля? Вторая? Ручеек! Бурная река! Я описалась!! Я сжимала ноги, но поток прорвал плотину! Я писала… Писала… Бабах! Мир раскололся на части! Ружье сильно ударило меня по плечу. Животные исчезли. Я щурилась, описавшаяся, неподвижная, полумертвая, виноватая, перепуганная, в ужасе, оледеневшая, сведенная судорогой, сломленная, обезумевшая, мокрая, влажная, во рту у меня скопилась слюна, я стискивала зубы, ладони вспотели, в затылке жгло, в ушах стучало, я судорожно сжимала пальцы в кулаки, ногти вот-вот начнут расчесывать болячки на затылке… Какого шума я наделала?!! Какого шума?! Он меня убьет! Он меня убьет! Он меня убьет! Я лежала, лежала и лежала, тихо, как гниющий труп. Он поднялся и направился к середине луга. Отлично, иди сюда, его голос звучал необычно радостно. Я поднялась. Мои бедра были мокрыми. И брюки. Я могу сказать, что это от мокрой травы, как я раньше не догадалась? Вот корова! Я весело шагала по направлению к нему, описавшаяся, мокрая, счастливая. На сегодня кончено! Его голос звенит, мое тело весело подрагивает. Я подошла к нему. Он улыбался мне, он похлопал меня по плечу, взял мою ладонь в свои руки, поцеловал ее, глядя мне в глаза. Колени у меня подгибались. Ледяные, мокрые трусы холодили мои горячие бедра. Ты моя амазонка, сказал он. Ух, если бы он знал правду, он бы не сказал мне «ты моя амазонка», амазонки не писаются в штаны, они отрезают себе правую грудь, чтобы она не мешала натягивать лук, делают инвалидами мужчин, трахаются с ними раз в год, чтобы иметь детей… Я? Амазонка? Это было слишком, я опустила глаза. И увидела мертвую серну. Коричневый глаз, маленькая, круглая, красная ранка на тонкой шее, полуоткрытый рот, маленький, наполовину вывалившийся язычок, зубки. Браво, сказал он, ты стала охотником! Я не успела почувствовать жалость к мертвой матери двоих детей. Счастье, как северное сияние, осветило мой разум! Настоящий фейерверк! Я наконец узнала, как мне навсегда завоевать своего мужчину! Я нашла ту себя, которая ему нужна! Я буду жена-охотник! В чем может упрекнуть меня покойная? Был ли у нее свой самец? Да, конечно, иначе она не гуляла бы с двумя детьми! Как она заполучила его? Хитрила, использовала грязные приемы и трюки. Порядочные серны тихо спали, пока она в дремучем лесу вертела своей похотливой задницей. Есть и среди серн шлюхи, просто зоология еще не сказала о них свое веское слово! А я? И мне нужен самец! И если я могу заполучить его только ценой смерти четвероногой мерзавки, я, конечно, не буду мучить себя угрызениями совести! И серна бы меня застрелила ради своего четвероногого ебаря! Все мы одинаковы, мы самки! О, сказала я и дотронулась носком ботинка до мертвого тела, какое прекрасное ощущение! Я пятнадцать лет его ждала! Это я сказала. Мой голос звенел. Мой голос звенел! Положим серну на крышу машины, на багажник, проедем через село, пусть люди видят мой трофей, пританцовывала я вокруг покойной. Нельзя, сказал он, глаза у него был темно-серыми, сейчас сезон охоты закрыт, ты убила ее, и это на нашей совести, твоей и моей. Он повернулся и направился к лесу, охотничьим ножом срезал длинную толстую пажу. Господи Иисусе, у меня внутри все сжалось. Он снял с палки немного зеленой коры, достал из кармана шариковую ручку, на оголенном участке написал: серна, Брдина и дату. Вручил палку мне: береги ее, когда опять кого-нибудь убьешь, мы снимем еще кусок коры, и так до тех пор, пока не будет исписана вся палка, а потом ты сама срежешь себе следующую… Спасибо, сказала я. У нас дома хранилось две его палки и шесть палок его отца. Некрологи убитых животных были распределены по датам, а их головы по стенам. Теперь и я стала членом клуба. Я держала палку, смотрела на нее, рассматривала. Пора уходить. У его ног лежал рюкзак. Он нагнулся к нему, открыл и достал бутылку минералки… Нет! Нет! К этому я не была готова! Нет! Он хотел меня трахнуть! Достать хуй из трусов и брюк, ополоснуть его минералкой и оттрахать меня рядом с мертвой серной?! Мамочки! Нет!! Он поставил бутылку и сделал шаг ко мне. Нет, сказала я громче, чем следовало, почти крикнула! Ты что? Я слишком взволнована, сказала я быстро, мне даже трудно дышать, это для меня великий день, ты не понимаешь… Понимаю, он улыбался мне глазами, я помню, что ты сто раз слышала, как я убил свою первую серну… Да, эту историю я знала наизусть. Все равно, расскажи, Шехерезада! Ну, давай, бла-бла-бла-бла-бла-бла… Мы с папой вошли в лес, принюхивались, принюхивались, принюхивались, потом остановились, серна щипала траву, я прицелился и попал ей в глаз, браво, сказал папа, из тебя будет толк, потом папа достал из внутреннего кармана охотничьей куртки фляжку, и я в пятнадцать лет в первый раз сделал глоток ракии…

Я смотрела, как шевелятся его губы. Голова этой серны висит на стене в коридоре у нас в квартире, у нее коричневые стеклянные глаза, есть ресницы, видны маленькие зубки и кончик языка. Она выглядит как живая, а это всего лишь голова. Я поперхнулся, папа засмеялся, у меня на глазах выступили слезы, это была сливовица…

Когда он замолчал, я упала на колени и открыла рот.

Пока я дудела в его дудку, я вспоминала, ведь надо же о чем-то думать, пока сосешь хер посреди огромного луга, как я наслаждалась, читая «Леди Чатерлей». Я была девочкой, меня волновала эта ебля в мокром лесу.

Я была Леди, но в моих фантазиях ебарь никогда не был шофером! Нет! Шоферы во времена моего детства были толстыми, хамоватыми, курили за рулем автобуса, когда я ехала в школу, и все время орали: отойдите от центральной двери! Летом мои синие форменные блузки были мокрыми под мышками, и по краю пятна всегда было немного соли. Господи Иисусе! Мокрый лес, я, голая, бегу, я должна бежать, убегать от ебаря, нет никакого смысла дать ему сразу, мужчины любят гонки. Короче, я бегу, но не вечно же мне бежать, наконец он меня хватает, одной рукой держит, другой сдирает со своего толстого бледного тела светло-голубую форменную рубашку с надписью «Югобус» и солеными кругами под мышками… Я не была Леди такого типа! В моих девичьих мечтах у ебаря было тело шофера Леди, но он не был шофером. Я никогда не была высокого мнения об обычных рабочих, портовых грузчиках, водителях грузовиков и автобусов. Рабочие никогда не казались мне теплыми, душевными людьми, которых нужно считать теплыми, душевными людьми только потому, что жизнь только и делает, что ебет их и ебет… Нет, нет, ни в коем случае, они не были героями моей жизни! Если бы я была дамой, меня никогда не трахал бы дровосек! Никогда! Возможно, юные дамы из высшего общества и мечтают о том, что, когда они вырастут, их будет трахать дровосек, о мечтах юных дам мне ничего не известно, а вот дровосеки — это как раз моя специальность. Да, короче, мертвая серна лежит на траве, он стоит, расставив ноги, толстые охотничьи брюки и трусы спущены до щиколоток, я в охотничьем наряде стою на коленях, я даже куртку не сняла и сосу, сосу, ох как сосу! В молодости я думала, что мужчины делятся на две категории — вонючие дровосеки и дипломированные юристы, которые моются по пять раз в день, а в лесу обмывают свой хуй каждый раз другой жидкостью. Чай. Кока-кола. Виски. Траварица. Настой ромашки. Минеральная вода «Раденска». Итак, я сосала, держала его дудку в кулаке и резкими движениями двигала кожу на его хере, вверх, вниз, вверх, вниз, левой рукой. Птицы щебетали, на колени мне давило что-то твердое, рот болел, я хотела есть, шея окоченела, он, вероятно, стонал, я не слушала. Наконец, аллилуйя, аллилуйя, «Раденска» смешалась со спермой, а он закричал… Вам не верится?! Он закричал… Невозможно поверить?! Первый раз в жизни он, кончая, закричал… Да, да, господа судьи! Он закричал: Тильдаааа… Понимаете? Закричал «Тильдаааа…» Какая Тильда? Тильда — это я. Это мое имя. Меня зовут Тильда. Я — Тильда! Он никогда, никогда не называл меня по имени. Никогда! А теперь я убила серну, и он крикнул «Тильда»?! Неисповедимы пути мужчин?! Я встала и отряхнула колени. Он застегнул брюки. Пошли к машине, сказал он. Положил мертвую серну себе на плечи, у меня в руках была палка и его рюкзак, а на спине свой. Он шел впереди. Я ковыляла за ним, под ногами то кочки, то ямки. Уже настало полноценное утро. Мне больше не нужно было стараться, топ, топ, топ, и ставить ноги точно туда, куда мгновение назад ступали его ботинки, тем не менее я старалась шагать именно так. Я смотрела на его широкие, очень широкие плечи и крепкую спину. Он согнулся под тяжестью мертвого животного. Он шагал передо мной твердыми шагами, мужчина моей жизни. Я поняла, как мне стать его единственной, вечной любовью. Я буду тихо ходить по лесу, останавливаться, ложиться, целиться, стрелять, убивать серну, которая щиплет траву! Я буду убивать, убивать, убивать! Ну, серны, лесные шлюхи, берегитесь! Мы подошли к машине. Он опустил серну на землю. Вытащил из машины большой кусок полиэтиленовой пленки. В багажник она так не поместится, слишком большая, придется сломать ей ноги. Я стояла рядом. Он наклонился, присел на корточки. Перед моими глазами мелькнула большая напряженная спина. Он взялся двумя руками за тонкую ногу. Крак, раздалось у меня в ушах! Крак, раздалось у меня в ушах! Крак, раздалось у меня в ушах! Я вытащила из ножен у себя на поясе охотничий нож. У каждого охотника должен быть нож, ни один охотник никогда не пойдет на охоту без ножа. Я нагнулась над ним. Замахнулась…