Дочь Великой Степи - Витольд Недозор Страница 44

(«А в доме Теокла мясо едят, когда хотят…»)

– Не важно, – улыбнулась Гипсикратия. – Я не голодна.

Никс покачала головой.

– А что? Когда твой гость и вправду благороден,

Он будет рад и скромному приему… – произнесла она нараспев.

Гипсикратия улыбнулась в ответ.

– …Заметь,

Что не богов я мясом угощаю,

А сам себя. Утроба – вот наш бог,

И главный бог при этом, – произнесла она таким же тоном. Этот стихотворный отрывок Меланиппа часто читала наизусть в те часы, когда обучала ее языку эллинов, – обычно они как раз запекали в глине баранину или конину, так что приходилось кстати.

– Ты читала Еврипида? – Брови художницы приподнялись. – Удивительно, насколько мало у нас знают о ваших краях! А ведомо ли тебе, что когда великий афинянин писал «Циклопа», из которого взяты эти слова, он долгое время проводил в храмах в покаянии и церемониях очищения?

«А заодно и жертвенным мясом, должно быть, покаянно лакомился…»

Разумеется, ничего этого скифянке не было ведомо. К ее счастью, Никс, не дожидаясь ответа, продолжала:

– Воистину, теперь я понимаю, почему Теокл ни разу не посетил ни одну из синопских гетер, как то делают многие женатые люди. Я не очень хорошо тебя знаю, но, кажется, не ошибусь, если скажу, что твоя душа еще прекраснее, чем твой облик.

«А твой Медет… он…»

– Моему мужу тоже нет нужды общаться с гетерами. – В очередной раз угадав ее мысль, Никс покачала головой. Улыбнулась: – Но раз ты решила не трапезничать, пойдем же…

Они двинулись по извилистой улочке, а Клеона поспешала за ними, как собачка.

Пинакотека оказалась невысоким длинным зданием с портиком и удивительно большими окнами. Оставив Клеону снаружи, подруги вступили в местный храм муз. И вправду почти настоящий храм: у входа высился мраморный Аполлон, опирающийся на лук и лиру, а перед ним стоял небольшой алтарь. Проходя мимо, Никс бросила маленький катышек благовонной смолы пинии на дымящиеся угли.

Картины оставили у Гипсикратии какое-то странное и не очень приятное впечатление. Нет, нарисовано-то было хорошо, а дочь кузнеца по имени Искорка с детства приучилась уважать чужое мастерство.

Однако сами изображения…

Вот мохнатый козлоногий-козлорогий сатир пристроился сзади к нагому юноше в венке. Вот другой сатир преследует дриаду… лицо лесной девы исполнено ужаса, а намерения сатира несомненны… Вот пастушок, уже человеческого рода, поднявши козу обеими руками, явно готовится… Вот то же самое делает сатир, на сей раз не нарисованный – мраморный.

В жизни, конечно, всякое бывает. И у ее народа пастухи тоже, случается, пользуются овечками, особенно сопливые подростки, у которых кровь играет. Но кто бы стал про это рассказывать или изображать в золоте, в камне, на тисненой коже или на ковре? А тем более показывать такое соплеменникам?

Похоже, она и в самом деле не понимает чего-то важного в эллинской жизни. Но есть вещи, которые и не хочется понимать!

– Тебе нравится? – осведомилась Никс, когда они стояли у картины, где на зеленом лугу посреди дубравы весело отдыхали пастухи, а неизменные сатиры гонялись друг за другом и за животными. – Овцы как живые! Еще бы, это ведь сам Алкей, а ему заказывал работы даже Никомед, царь Вифинии…

Гипсикратия только хмыкнула. Про базилевса Никомеда она уже слышала: тот менял любовников чаще, чем модник – хитоны. Может, ему и овцы нравятся.

– Да-да, не сомневайся! – Никс неверно истолковала ее смешок. – Я сама видела папирус с царской печатью.

– Я не о том. Просто посмотрела на все это… и вспомнила старую шутку с моей родины. Что значит, если пастух весь в синяках да ссадинах?

– И что же? – не поняла художница.

– Это значит, что бараны в его стаде очень ревнивые…

Никс рассмеялась – словно колокольчик прозвенел.

– А вот это шествие царя-фараона и Птолемея, – перешла она к другому изображению. – Полиник, его написавший, жил в Александрии и изобразил то, что воистину видел своими глазами.

Это была большая картина, написанная не на доске, а на широком холсте. И, слава богам, сатиры на ней отсутствовали.

Сам царь ехал на огромной раззолоченной колеснице под балдахином, отчего казался совсем маленьким. Гипсикратия вздрогнула, поняв, что колесницу влекли не лошади, а множество людей, вцепившихся в канаты. И не рабов, а богато одетых, должно быть, придворных.

Многочисленная свита, шествовавшая за ними, уже больше напоминала рабов: полунагие чернокожие девушки и такие же чернокожие мужи в одних набедренных повязках и с копьями. А замыкали процессию снова вельможи: пышно одетые воины ехали на слонах, управляли квадригами…

В стороне слуги вели зверей: львов, смирно вышагивавших на поводках, больших пятнистых кошек и странное создание с пятнистой же шкурой, шея которого была вытянута в два человеческих роста. Наверняка художник выдумал такое нелепое существо!

А в дальнем углу… Отец-Папай – этого не может быть!

– Никс, а что вот это за зверь? – Она, стараясь не выдать волнения, протянула руку, указывая на огромную тварь, которая, единственная из всех, была скована цепями, словно непокорный пленник.

– Это? Это ринокерос! Ужасный зверь, живущий в землях диких эфиопов, что за порогами Нила. Их привозят для царских зверинцев, но редко, ибо он свиреп и силен. Так что вряд ли ты его когда-нибудь увидишь живьем.

– Ринокерос… Носорогий… – повторила Гипсикратия полушепотом.

Вот оно как…

За два с половиной года до того. Среднее течение Дан-Абры

Всадницы ехали шагом среди балок и перелесков по тронутой осенью степи. Уже три дня они были в пути, и этот поход вполне мог считаться боевым. Потому что охота на туров соизмерима с иным сражением.

В этих краях, к северу от их земель, леса выбрасывают свои языки далеко в степь. Если проехать еще дён пять-шесть, деревья станут столь густыми, что придется держаться в тени, – но сейчас ясень и сосна соседствовали со степными травами. Тут была граница владений сарматских родов с лесовиками – антами и теми же сарматами, но из самых «чащобных» родов. По неписаным законам охотиться здесь мог всякий. Правила эти не были включены в договоры, что скрепляются клятвой перед богами, но, может быть, именно поэтому соблюдались нерушимо…

Они уже несколько раз встречали туров, но доселе те попадались большими, иногда в сотню голов, стадами. Матерые самцы, которых в таком стаде всяко больше десятка, были способны защитить своих коров и турят от любого врага… Лунные Девы старались не приближаться к ним: не по их силам добыча – для загонной охоты нужно куда больше народу. Быки тоже косились на них, фыркали, но все-таки не стремились пересекать путь всадницам.