Книга не о любви - Карен Дуве Страница 43

— А ты знаешь, что очень мне нравишься? Я считаю, что ты достойна любви.

— Это твоя работа. Бедная касса технических работников и я платим тебе по сто двадцать марок в час.

Это же правда.

— Ты со своими чертовыми закидонами насчет денег! Ты же мне веришь? Или думаешь, что я вру?

— Брось ты, — сказала я примирительно, — так устроен мир. Продавщицы в бутике говорят: «Вам идет это платье»; проститутки говорят: «Какой ты сильный!», а психотерапевты: «Ты достоин любви». И не очень понятно, о чем все они на самом деле думают. Неужели хоть раз ты сказал своему пациенту, что терпеть его не можешь, что он занудный дурак и что тебе даже думать противно о необходимости провести с ним целый час?

Тут мой терапевт начал уверять, что скучных людей вообще не бывает, — так родители доказывают, что любят всех своих детей одинаково, — поэтому у меня появилось подозрение, что за всю свою жизнь он ни разу не столкнулся с интересным человеком или же просто ужасно неразборчив. Честно говоря, за это я немного презирала своего терапевта, хотя он высказывал мнение, что презрение есть форма защиты от страха перед неприятием. Кроме денег мы спорили еще и о том, что я говорю о нем как о враче, занимающимся психами. Ему казалось, что это его унижает, но для меня слово «психотерапевт» было еще противнее.

Если уж я не принимала его дружбы, то должна была, по крайней мере, что-то чувствовать. Ему было недостаточно, если я говорила, что меня что-то тревожит. Мой психоврач хотел видеть, как я рыдаю. Пыталась ему объяснить, что моя проблема совсем не в том, что я мало чувствую, просто почему-то я постоянно должна чувствовать то, что чувствуют другие. Но этого он не понял.

«Кто не чувствует боли, тот не может быть счастлив». Звучит логично. Но только в том случае, если в принципе существуют перспективы счастья. Но об этом он, как мне кажется, не думал. В результате я стала хуже притворяться. Если раньше я бы и глазом не моргнула, то теперь при любой мелочи в горле возникал спазм, а голос начинал предательски дрожать. Вот так помощь! Как будто он меня, безоружную, послал в тыл к вооруженным до зубов кровопийцам.

После десятого занятия мой терапевт в качестве приветствия и на прощание начал хватать меня за руки. Отвратительно, но пару раз я вытерпела и не треснула его по башке. Вообще-то он обнимал всех своих пациентов. Когда я выходила и входил следующий, то они бросались друг другу на грудь, обнимались и хлопали друг друга по плечу до бесконечности. Потом я спросила, нельзя ли без приветствий, а он ответил, что уже давно заметил, что мне это не в кайф, и оставил меня в покое. Но я чувствовала, что он ждет, когда в один прекрасный день я сама его обниму. Дело совсем не в объятиях, а в том, что я должна этого захотеть. По какой-то причине для него это было важно. Мне не нужно было его разочаровывать. Поэтому иногда делала вид, что хочу. Стоило мне его обнять, и у него тут же поднималось настроение.

Через год мне захотелось все это прекратить, но я все еще не научилась ставить точку. Не знала, как дать ему понять и при этом не обидеть. Наша беседа закончилась тем, что я записалась на одну из его мастерских. Мастерская длилась пять дней и проходила в перестроенном сельском доме, в котором жили также его бывшая жена и их сын. В первый вечер группа собралась в пристройке, по форме напоминавшей почку; светлое дерево, паркет, эргономические подушки для сидения бирюзового и фиолетового цвета и кипа шерстяных одеял придавали помещению ортопедический шарм. Окна защищены от любопытствующих соседей тяжелыми занавесками из синего льна. Все расселись в круг, и каждый должен был рассказать, кто он, чем занимается, чего ждет от мастерской и есть ли что-нибудь, чего он боится. Нас — не считая терапевта — было двенадцать, семь мужиков и пять женщин. Пятеро из семи мужиков — таксисты, один компьютерщик и один социальный педагог, а среди женщин четыре социальные педагогини и я. В отличие от меня остальные, кажется, были более или менее знакомы, обнялись при встрече и перецеловались в щечку. Некоторые даже и приехали вместе.

— На самом деле участники мастерской не должны быть знакомы, — радостно объявил наш терапевт, — но я смотрю на такие правила сквозь пальцы.

Когда речь зашла о надеждах и страхах, то почти все хотели сделать шаг вперед в своем психическом развитии и боялись, что выяснят о себе что-нибудь такое, чего лучше было бы не знать. Я, в общем-то, не боялась ничего, по крайней мере до тех пор, пока не услышала разговор между моим терапевтом и его сыном в прихожей.

Перед тем как отправиться в почкообразный храм, мы все какое-то время стояли в предбаннике. Тут пришел тот самый сынишка, чтобы изучить нас с явным отвращением. Ему было лет восемь, в джинсах и футболке и с пластмассовым автоматом через плечо. Мой терапевт опустился на колени и обнял сына не менее сердечно, чем своих пациентов.

— Что это у тебя? О, настоящий автомат.

Присел у него за спиной, через его плечо перехватил тарахтелку и вместе с мальчишкой навел мушку на воображаемую цель. Оба прищурились, а социальные педагогини и таксисты, тронутые этой сценой, заулыбались.

— Ну, как ты думаешь, кого застрелим? Давай застрелим маму! Смотри, мы с тобой можем застрелить мамочку! Ты как?

Остальные участники мастерской, видимо посвященные в бракоразводные проблемы своего терапевта, понимающе засмеялись, а мальчонка в угоду отцу выдавил жалкую ухмылку и скорчился, как будто пытался уползти в самого себя. Мне тоже захотелось уползти. Охотнее всего я тут же уехала бы домой, задвинула занавески и натянула на голову пакет из-под печенья. Но для того чтобы присутствовать на занятиях, я работала целую неделю и всё оплатила заранее. Насколько я знала своего терапевта, он ни за что не вернул бы деньги, в лучшем случае снова затянул бы старую песню про мои финансовые задвиги. Поэтому я промолчала и не уехала. После меня подошла очередь компьютерщика. В уголках рта у него показалась сухая слюна, он тоже высказал надежду, что сможет сделать шаг вперед в своем психическом развитии. А потом, смущенно хихикая, он добавил, что хотел бы тут кое с кем познакомиться. Остальные понимающе ухмыльнулись.

На следующее утро я поняла, почему все так глупо ухмылялись и почему на удивление много мужчин принимают участие в наших занятиях. На самом деле нигде нет такой возможности легко и естественно познакомиться, как на психотерапевтической мастерской. Все дело в тех упражнениях, которые, страдая, мы выполняли парами; иногда народ прижимался друг к другу довольно плотно. Для первого же упражнения нам пришлось выбрать себе пару. Пока остальные мучались, выдать ли себя сразу, выбрав партнера, или лучше подождать, чтобы кто-нибудь над тобой сжалился и сам сделал выбор, я встала и спросила Франка, одного из таксистов, не разрешит ли он мне сесть рядом. Франк был старомодным «настоящим мужчиной», прямо герой из боевика семидесятых годов: чуть-чуть унылое сухое лицо с резкими складками у рта и взгляд обиженный и агрессивный одновременно. Да, жизнь не всегда была к нему щедра, но он никогда не жаловался, а сюда попал явно случайно. По крайней мере, джинсы на нем были отвратительного фасона. Это я заметила еще тогда, когда шла сзади. Слишком высоко сидящие на бедрах и узкие там, где у женщин находится талия.