Сидим, курим... Болтовня брюнетки - Маша Царева Страница 43

— Вы знаете, как меня зовут? — удивилась я.

За несколько минут баба Зина успела сервировать стол по полной программе — и оладушки разогрела, и сырники извлекла из холодильника, и бутерброды состряпала, и распечатала коробочку зефира, и разлила по чашкам свежий чай. Столовалась гадалка богато, не по-стариковски.

— А то мне не знать! — фыркнула она. — Чай, не первый год здесь живу. Всех вас знаю. Ну, рассказывай, красавица, с чем пришла, с чем пожаловала к старухе?

— Вообще-то, — сконфузилась я, — вы меня сами пригласили. Видимо, чтобы датой смерти меня порадовать.

— Злая ты, — грустно улыбнулась старушка, — вот и внук мой также… И не заходит ведь и не звонит. А сырники-то ты ешь, для тебя пекла.

— Но я же…

— А то я не знала, что ты заглянешь! — хитро подмигнула она, и я подумала, что бедная баба Зина выжила из ума гораздо больше, чем мы по привычке полагали.

Впрочем, страческое угасание мысли никак не отразилось на ее кулинарных способностях. Приготовленные ею сырники были восхитительными: в меру сладкими, нежными, с легким привкусом ванили. Мне вспомнилась моя собственная бабушка — даже оставив балет, она до преклонных лет осталась безжалостна к своему вымуштрованному желудку, не видавшему гастрономических вольностей даже в Новый год. При этом готовила она, как именитый шеф-повар, за выходящие из-под ее гибких пальцев пирожки можно было душу продать.

— … все ведь как думали — встретилась старая ведьма с дьяволом, выжила из ума и теперь вредничает! — бубнила тем временем баба Зина. — Так-то оно так, только имя дьяволу тому — Васька, и он сын моей дочери непутевой!

— Что? — я встряхнула головой, отгоняя несвоевременные мысли и пытаясь сконцентрироваться.

— Васька — паразит… — Баба Зина промокнула увлажнившиеся глаза кончиком бумажной салфетки. — Всю жизнь душа в душу прожили. Баловала его, души не чаяла. Дочь-то моя ребенком не интересовалась, ей все гулянки да мужики. А потом и вовсе вышла замуж в Калининграде, здесь ей, идиотке, не сиделось. И с концами, там у нее новый сынок. Мы с Васенькой вдвоем остались. Работала я на износ, чтобы у него все самое лучшее было. Талант-то у меня с детства, да нехорошо мне, когда целый день кряду гадаю. Как будто бы кто-то через соломинку жизнь изнутри высасывает. Утром смотрю на себя в зеркало — вроде и ничего. А вечером — страсть жуткая, хуже покойницы. Глаза ввалившиеся, бледная, тощая. И чем мне Васенька мой отплатил? — Баба Зина прищурилась, и я замерла с надкусанным сырником в руке. — Семнадцать лет ему стукнуло. Он и говорит: давай квартиру разменивать, бабушка. Я — за валидол. В квартире этой я родилась, в войну не выехала, и муж мой здесь помер, и сама помереть только здесь хочу. Но Васька словно рогом уперся: я имею право на часть жилплощади. Так что правы люди, Глаша, я и правда лицом к лицу встретилась с дьяволом.

Неприятный холодок пробежал вдоль моего позвоночника — я вдруг подумала: а что моя собственная бабушка рассказывает обо мне алчным до сплетен соседкам? Не похожую ли историю? Хотя нет, бабушка у меня дворянских кровей — она из тех не растративших благородство людей, чье происхождение сразу в глаза бросается. Сплетничать она не будет. И соседок презирает — за их продранные на больших пальцах тапочки, за их сваренные без души и желания жирные супы, за их дряблые ляжки, за подбородки двойные. Тех, кто не уважает свое тело, бабушка считает плебеями.

— Что с тобой, Глашенька? Что смотришь так?

— Да ничего, — промямлила я, — так, не к месту вспомнилось…

— А не к месту не бывает, — подмигнула баба Зина, — и в случайности не верю я. И еще, ты уж не сердись на старую, но я кое-что о тебе знаю.

Я обреченно вздохнула. Сырники сырниками, но нельзя забывать, что неожиданное ведьмино гостеприимство — всего лишь увертюра к неприятному предсказанию.

Я склонила голову — точно перед топором палача — и вздохнула:

— Валяйте, что уж там…

— Любишь ты мужчину, Глашенька, — медленно выговорила баба Зина, — высокого, темненького, смешливого.

От неожиданности я поперхнулась чаем.

— Что?

— В обиде он на тебя, в большой обиде, — покачала седой головой она. — Ты уж решила, что все у вас кончено. Но это не так.

— Вы… о ком?

— Тебе ли не знать? Я вижу лишь образы, а уж разгадывать их — твое дело.

Наверное, она просто видела меня с Донецким на Арбате. Как и все остальные, кто меня подначивал и поддразнивал. Как малые дети, честное слово.

— Вот что я должна была тебе сказать. Вот почему подошла.

В горле стоял горьковатый комок — стоял и никак не мог проглотиться.

— Но… А как же…

— Все пустое, — спешно заверила баба Зина, — то, что я смерть предсказываю, глупости. Вернее, предсказываю, но не всем. Хотя, если очень попросишь, могу, я ведь…

— Не надо! — нервно перебила я. — Моя подруга и так едва на тот свет с вашим предсказанием не отправилась.

— Ну не отправилась же, — хохотнула гадалка, — я же предупредить ее хотела. Красивая ведь девушка, жалко.

В голове всплыл образ Маринки — такой, какой видела я ее в последний раз. С распухшим от синяков лицом, красным носом, от рыданий принявшим неблагородную картофелевидную форму, с неряшливыми паклями волос, то тут, то там прорастающими из полулысого черепа.

— Могли бы уж до конца предупредить, раз жалко, — вырвалось у меня.

Баба Зина недовольно поджала губы:

— Она должна была обжечься, нимфоманка эта. Знаю, любишь ты ее, а вот, честное слово, не стоило бы. Не ровня она тебе, как и вторая потаскушка… Впрочем, ей все хрен по деревне, такая разве одумается?

— Уже одумалась, — буркнула я.

— Ага, жди… Ну а теперь пора тебе, красавица. То, что ты должна была узнать, тебе сказано.

— Постойте, но почему вы решили, что я его люблю? Я и не знаю, что такое любовь. Ничего такого со мною никогда не было.

— Значит, теперь знаешь, — без улыбки ответила старуха, — и учти, времени у тебя не так много. Сейчас еще можно отыграть обратно, но завтра — кто знает? Может, он другую встретит и ничем не хуже тебя?

Наскоро одевшись — а то вдруг вредная старуха передумает и все-таки атакует меня нежеланной информацией? — я покинула квартиру бабы Зины. Мне было грустно и досадно — потратила вечер, взбудоражила осевшую на дно грусть о бабушке и о Донецком, а в качестве награды не получила ничего. Кроме ванильных сырников.

Откуда мне было знать, что новая жизнь начнется следующим же утром? И начнется она с Ленкиного бодрого голоса, материализовавшегося в моей телефонной трубке. Голос был еле слышимым и хрипловатым от помех.

Видимо, откуда-то издалека звонила.

— Гланька? Это ты? У меня мало времени! — она орала как буйнопомешанная, мне даже пришлось отстранить трубку от уха.