Наша встреча роковая - Анастасия Туманова Страница 43

Сильный удар опрокинул ее обратно на пол, но за дверью уже слышался топот сапог, взволнованные голоса. Затрещала дверь – и Мардо, молча вскочив на ноги, тенью выметнулся в распахнутое окно. Дверь сорвалась с петель, в темную комнату влетело несколько человек, вслед Митьке загремели выстрелы, кто-то догадался чиркнуть спичкой, и бьющийся свет упал на искаженное, залитое слезами лицо Дины.

– Надин! Что здесь произошло? Кто это был? Сокольский, да перестаньте же палить!!!

– Я не знаю… не знаю… – Дина, опомнившись, вскочила на ноги, растолкала окруживших ее офицеров и повисла на локте Сокольского, который стоял у окна и посылал в темноту выстрел за выстрелом. – Сергей Дмитрич! Сережа, успокойтесь, что вы делаете, это был просто вор! Он не успел ничего взять, я испугалась, закричала… Сережа!!! Остановитесь, ради бога!

Но Сокольский продолжал с ожесточением давить на курок, не слыша ни уговоров Дины, ни испуганных, удивленных возгласов друзей. На его некрасивом лице застыло жесткое, недоброе выражение, плечо дергалось от отдачи. Ночь содрогалась от грохота выстрелов, в комнате запахло дымом.

– Хватит, ротмистр, хватит, уймитесь! Все кончено, – вполголоса сказал полковник Инзовский, подходя и насильно забирая у Сокольского револьвер.

Ротмистр вздрогнул. Опустив голову, с досадой процедил:

– Вот ведь черт, кажется, все-таки промазал… Надо бы пойти посмотреть. Надин, вы сильно испугались?

– Уж не знаю, право, кого больше, его или вас, – передернула плечами Дина, отходя от Сокольского. Волосы, выбившиеся из прически, падали ей на лицо. Дина отбросила их за спину. Офицеры, столпившись у двери, выжидающе смотрели на нее. Дина провела ладонью по лбу. Вздохнув, глухо произнесла: – Благодарю, господа. Вы успели вовремя. К счастью, это был всего лишь оконный вор, я сама виновата, не закрыла раму, и вот… Сейчас, пожалуйста, оставьте меня ненадолго, я должна привести себя в порядок. А после прошу вас всех ко мне на Черешневую. Не откажите… Я боюсь сегодня ночью оставаться одна.

Офицеры молча вышли. Когда за ними закрылась дверь, Дина ничком повалилась на пол, уткнулась лицом в сорванную со стола скатерть и беззвучно зарыдала.

Надин Белая снимала полдома на тихой Черешневой улице в нескольких кварталах от ресторана. Она и сама не могла объяснить недоумевающей родне, зачем ей понадобились целых две комнаты, в одной из которых к тому же находился шикарный белый рояль. Хозяева еще осенью уехали в Констанцу, оставив дом на древнюю старуху-родственницу, которая покидать Ялту не желала. Ей Дина и платила совсем небольшие деньги за то, чтобы принимать в комнате с роялем гостей, появлявшихся здесь довольно часто. Был в этом слабый отголосок московских времен, когда поздним вечером, после выступления хора в ресторане, за цыганами увязывались к ним домой их самые страстные поклонники. Дина не нуждалась в поклонниках, но отказывать от дома офицерам, которые вечер за вечером просиживали в ресторане, слушая ее пение, и оставляли там все свое небогатое жалованье, у нее не хватало сил. И поэтому до поздней ночи огромная комната с роялем и разномастными креслами и диванами (приличную мебель хозяева умудрились продать) была полна народу. Из зала в запущенный сад выходил огромный и нелепый балкон-пристройка, низко нависающий над заросшей клумбой с георгинами. В начале вечера гости еще старались курить на балконе, но с каждым выпитым бокалом вина их галантность ослабевала, и после полуночи синий табачный дым уже плавал по комнате пластами.

В этот раз все происходило так же. И балкон, и окна были открыты настежь, свет свечей еле пробивался сквозь папиросный дым, пахло крепким табаком, вином, ночными цветами, аромат которых слабо доносился из сада. В зале находилось с десяток офицеров. Те, что помоложе, собрались вокруг Дины, сидящей на диване с гитарой на коленях и наигрывающей юнкерскую «Буль-буль-бутылочку». Несколько человек, расположившись за круглым столом с облезлой полировкой и подсунутым под хромую ногу журналом «Нива», негромко разговаривали. Там же находился и полковник Инзовский. Дина, небрежно перебирая струны гитары, краем уха прислушивалась к разговору.

– Да оставьте, господа, это вздор… Все было ясно, еще когда начались распри между Главнокомандующим и Деникиным…

– Ну, положим, полковник… Всем известно ваше расположение к барону, но и Деникин сделал что мог.

– Что же он сделал, позвольте вас спросить?! – вспылил Инзовский. – Что творилось зимой в армии?! Я сам весь Кубанский поход прошел с Шатиловым и видел все своими глазами! Порядка – никакого! Солдаты одеты во что попало, бандиты бандитами, голодные постоянно, жрут что ни попадя, сами же и болеют после этого! Английские поставки разворовывались еще на вокзалах, вагонами! Целые роты болтались, пардон, без штанов и в рваных обмотках! Казаки, которые ничего знать не хотели, кроме собственной «самостийности»! Обозов нет! Солдаты целиком, так сказать, на самоснабжении, и кто их в этом обвинит? А ведь требовали самых жестких мер к мародерам! И требовали, между прочим, именно те, кто больше всех воровал! И что, я должен был расстреливать своих солдат за то, что они хотят есть? И посему тащат со дворов что попало?! Уж от отчаяния начнешь на них орать, грозишь расстрелять на месте или, по меньшей мере, выпороть… а они, подлецы, тихонечко этак: «Вашблагородие, вы б не расстраивались, голод-то не тетка, мы и на вас припасли, извольте…»

– И тылы, между прочим, забиты всяческими давноранеными и уклоняющимися, – мрачно заметил Сокольский, который был пьян больше остальных и сидел за столом без кителя, в рубахе, тяжело навалившись грудью на столешницу. Изредка он исподлобья взглядывал лихорадочно блестящими глазами в другой конец комнаты, где сидела Дина в окружении молодежи, но из-за стола не поднимался. Сейчас же он в упор смотрел на Бардина, который устроился на полу возле дивана и с улыбкой слушал пение хозяйки. – Притираются, сволочи, к каким-то управлениям, учреждениям, коих сейчас как вшей недавленых, воруют, воевать – боже сохрани… Ну, вспомните, Миша, как мы с вами арестовали восемь вагонов в Новочеркасске! Предполагалось, что там обмундирование! А на деле все они были забиты гражданским барахлом, коврами и прочей дрянью! Ящики с цимлянским помните?! А эти мерзавцы потом шляются по ресторанам, бросают певичкам брильянты! С-с-сукины сыны… «Шинель английский, табак японский…»

– Успокойтесь, Сергей Дмитриевич… Вы много выпили, – дрожащим голосом попросил Вересов, касаясь грязного рукава рубахи ротмистра.

Сокольский не услышал его, продолжая остановившимся, тяжелым взглядом смотреть на Бардина, сидящего у ног Дины. Вересов умоляюще взглянул на полковника Инзовского, но тот не заметил этого, продолжая с досадой говорить:

– Да бросьте, господа, и Деникин ни при чем, и казаки… Хотя, конечно, беда с ними была с самого начала. А что вы хотите, у них своя забота – «за батьку-Дон, за царскую вотчину, за волю!». На своих землях – воюют, и нет солдат храбрей, надо отдать им должное. Но чуть отошли от Дона, от Кубани – все! Казачьи части почти в полном составе дезертируют! Что взять с этих вольных разбойников, они веками таковы! Что им наша единая и неделимая… Что им Учредительное собрание, когда они не только осознать, но и выговорить не способны название сего заведения… С пропаганды надо было начинать, господа, вот что! Самые верные решения, как правило, оказываются и самыми простыми. Красные, к их чести, додумались до этого сразу же и начали обещать людям ВСЕ! Землю! Волю! Мир! Союзникам – конвенции самые немыслимые, а ведь поверили же им! И зачем теперь Антанте мы с нашими осторожными обещаниями «может быть… когда-нибудь… после победы… после созыва…». А люди, наши русские люди, рады обманываться, потому что страшно устали и от войны, и от безземелья, и от того, что мы им ничем не поможем. А ЭТИ – помогут! По крайней мере, на словах! Что там у них получится дальше…