Первая любовь - Вероник Олми Страница 43

— Нет, разновидность вежливости.

Я поторопилась взять ее за руку, видя, что она готова наброситься на Филиппо, и сказала: "Настало время наконец-то все узнать". И не важно, что знает ее инженер, а она не знает. И тут Джульетта проговорила вульгарным тоном базарной бабы, готовой на все:

— Ладно, валяй! Мы не раскиснем!

Разумеется, ни она, ни я к Дарио не вошли. Мы оставили Филиппо одного, чтобы он мог облегчить свою совесть. И если Джульетта его откровенно ненавидела, то я готова была им восхищаться. Но, разумеется, не рискнула выразить ему свои чувства.

Мы застыли в ожидании на пороге, отдавая себе отчет, что, как только тайна перестанет быть тайной, мы тоже станем другими; жизнь подвела нас к стене вплотную, и никакие уловки не помогут.

Конец предположениям, вскоре мы узнаем факты, и тогда придется признать, что случившееся случилось. Стало неотвратимой действительностью.

Филиппо вышел из комнаты, он не посмотрел в нашу сторону, не стал нас дожидаться, а сразу спустился в маленькую гостиную. Глаза у него были красные, лицо неимоверно усталое: он предавал друга.

И вот мы сидим друг против друга в маленькой гостиной, где Дарио слушал радио со своим другом Луиджи, куда Дарио входил несчетное количество раз, разговаривая с Джульеттой, смеясь, рассказывая, что случилось днем, что было на работе, будет на каникулах. Дни рождения тоже праздновались здесь, как и у нас, зажигались свечи, дарились подарки, и наверняка они любили друг друга здесь на диване и креслах, прячась от слуг, выключив телефон, радостно удивляясь, что любовь никогда не бывает одинаковой. Теперь все это называлось "прошлое". То, чего нет.

Даниэле Филиппо говорил долго, с трудом, не прерываясь и ни разу не поглядев на нас. Он рассказал:

— Дарио, вы знаете, была присуща своего рода беспечность., вообще-то обманчивая. Он казался рассеянным фланером, но от его взгляда ничего не ускользало. Он был наблюдателем, любившим людей, всех, самых разных… Его всегда… удивляло их поведение, способ жизни. Он никогда не иронизировал, не насмехался над людьми, он просто смотрел на людей, задерживал на них взгляд… Вы и сами знаете… Ничего нового я не говорю. В порту очень много народу, самого разного, со всех концов света. И само собой разумеется, есть такие, что прячутся в трюмах, приплывают нелегально и продолжают прятаться и бояться… В общем, как сказать? Дарио по вечерам после работы любил побродить в порту. Он выкуривал сигаретку, толковал с механиками, рыбаками, им было лестно поговорить с инженером, они относились к нему с почтением, не забывая о нелепой иерархии… Дарио знал, как живет каждый из них, он о них помнил. Как этому поверить? Кажется невероятным, кто бы мог подумать, что Дарио… А он в самом деле все помнил, и работяги его обожали, он не забывал спросить, как прошла операция у жены, день рождения матери, экзамен сына, всегда интересовался, как действует тот или иной механизм, рассказывал о своих машинах портовым парням, и они никогда не завидовали богатству Дарио, никогда… Я думаю, что для них… я говорю вам об этом, потому что теперь из-за того, что произошло, люди говорят о Дарио, говорят со мной, я видел, как ребята плакали, говоря о нем, им его не хватает… Для них… Как бы это сказать?.. Для них не видеть больше Дарио в порту по вечерам, не поговорить с ним, когда мы все так спешим домой… Я знаю сеньора Контадино, и все мы знаем, как он любил вас, и об этом я тоже мог бы вам рассказать, но вы не этого от меня ждете, так ведь? Так о чем я? Да, о порте, так вот, в порту много людей без документов, больше, чем где-нибудь еще, они селятся неподалеку и промышляют чем могут… У них детишки… Детишки… Они тоже справляются. Итальянский осваивают куда быстрее родителей. За несколько дней уже знают весь город… Мне трудно говорить… В общем, там была маленькая девочка… Малика… маленькая туниска Малика… Да, нелегко, извините меня… Дарио и ей не нужны были слова, чтобы понимать друг друга. С блестящими ореховыми глазками, лукавой смышленой мордашкой, она была похожа на белочку. И такая всегда радостная, такая радостная… Они замечательно ладили безо всяких разговоров. Каждый вечер она ждала его, и у нее в корзинке было что-то новенькое — то инжир, то лимоны. Ясное дело, таскала из какого-то сада, но, как бы то ни было, Дарио каждый вечер у нее что-то покупал. Потом с улыбкой трепал ее по голове и уходил. Думаю, что он давал ей много денег. Но очень скоро главным стали вовсе не деньги, а… Сам не знаю, игра, что ли? Или сами встречи? Да, скорее встречи, именно встречи. Они стали для них очень нужными. Дарио с Маликой любили друг друга. Думаю, малышка нашла в Дарио то, чего ей не хватало в семье, — ласковое обращение, улыбку… Но конечно, и деньги имели немалое значение. Как-то утром Дарио приехал на зеленом "порше" и счастлив был, как мальчишка, — как обычно, когда у него появлялась новая машина. Представьте сами, вокруг него настоящее столпотворение, всем хочется полюбоваться, а он за рулем новой гоночной машины, и ему… ну, точно, лет двадцать. Он становился невероятно… простодушным и хохотал, как беспечный подросток. Я всегда думал, что, не будь восхищения наших портовых парней, может, и машины меньше интересовали бы Дарио. Он водил их, но нуждался в восхищении и…

Но я не о том. Возвращаюсь к зеленому "порше". После работы, прогулки в порту, встречи с малышкой он всегда еще совершал небольшую прогулку на машине… Как раз по той дороге, где, как я знаю, вы его часто находили. Я знаю. Знаю обо всем. В тот вечер малышки не было в порту, но Дарио не обратил на это внимания, так он спешил проехаться на новой машине. Она у него была с неделю, не больше… В общем, точно не помню. Дело в том, что Малика задумала сделать ему сюрприз. Именно так. Хотела его удивить. Десять лет, уличная девчонка, беззаботная, как котенок. Он ехал прямо на закат, и конечно… Когда она выскочила на середину дороги, держа над головой корзинку, чтобы он ее заметил, было слишком поздно… Он ехал быстро… Против солнца… Малышка ждала на склоне холма. У нее в корзинке был инжир и еще цветы, их она не стащила, собирала все утро в поле и потом связала в букет… Вот что… Вот что случилось. В тот вечер он уложил Малику на заднее сиденье, крови не было, но она была без сознания. Вернулся в город, он знал, где она живет, и поехал к ее домашним… Почему? Почему не поехал сразу в больницу? Он мне говорил, что из-за дурацких документов, которых не было у ее родителей, он боялся за них, но еще больше за… Да, он был в панике в тот вечер… Страшный шок, страшный для Дарио… Семья, конечно, запретила ему везти Малику в больницу, у них был какой-то там дядя-целитель, и они прогнали Дарио, мать кричала на него, и он не мешал ей бить его, проклинать, оскорблять, так он мне говорил, а потом он дал им денег, отдал все, что у него при себе было, и еще телефон, чтобы они его вызвали, если передумают насчет больницы. Он предлагал им привезти доктора, но они не захотели и доктора. В тот вечер Дарио накрыл "порше" чехлом и выбросил ключи в море. Потом он начал молиться. Спать он не мог и молился всю ночь — просил жизнь, Деву Марию, Вселенную оставить Малику в живых, он повторял: "Я не хочу, чтобы она умерла, сделай так, чтобы Малика осталась жива. Богородице Дево, радуйся, Благодатная, Господь с тобой, сделай так, чтобы она жила, молю тебя, сотвори чудо, оставь ее в живых, сотвори чудо…" Несмотря на ненависть домашних, оскорбления и испепеляющие взгляды матери, он снова пришел к девочке и предлагал больницу, деньги и даже поддельные документы, он сходил с ума, понимая, что девочка вот-вот умрет, так и не приходя в сознание. Мысль, что смерти можно было бы избежать, что он мог бы спасти ребенка, доводила его до безумия, он подчинялся воле семьи и тем самым убивал ребенка. Длилось все это три дня. И три ночи. Все это время Дарио молился и совсем не спал. Однажды утром он не нашел семьи Малики на месте. Они похоронили девочку возле бункера на холме при выезде из Генуи и уехали. Уехали из города без нее, без своего ребенка. Я помешал Дарио отправиться на их поиски и, если уж говорить все до конца, не дал перезахоронить девочку, он хотел устроить ей более достойные похороны, там, на маленьком кладбище за старой часовней. Я много чего не дал ему сделать… Донести на себя в полицию, уехать, сесть на пароход и уехать… и еще, скажу уж и это, покончить с собой. Я носился с ним, как с ребенком, который вот-вот задохнется и которого не спускают с рук, постоянно говорил с ним, как говорят с больным в коме. Чтобы не дать ему уйти. Делал все, что только мог, и, конечно, конечно, умолял его рассказать все вам, сеньора Контадино… Но тут… Я думаю, что Дарио выбрал, я не ошибаюсь, говоря "выбрал", эту болезнь, чтобы быть уверенным, что никогда не скажет вам правды. Никогда не скажет вам, что убил маленькую девочку. Теперь вы понимаете, почему все, что я говорю, такое страшное предательство по отношению к Дарио…