Вера, Надежда, Виктория - Иосиф Гольман Страница 43

– Надежда Владимировна, если б не наше усердие, – скромно заметил он (усердствовали-то лично Береславский и его друзья), – вы бы сейчас сидели в тюрьме, ваши сотрудники искали бы работу, а вашу фирму внесли бы в список банкротов. Вы это называете стандартным бизнес-процессом?

– Хорошо, давайте дальше. – Вот теперь обозначились морщинки в углах рта, впрочем, недостаточно явные, чтобы Ефим Аркадьевич перестал замечать другие части тела Надежды.

– Дальше были чисто технические действия, – скромно подытожил профессор.

– А откуда у вас все эти контакты, возможности, люди? – спросила Семенова. – Может, вы еще на какие-нибудь службы работаете?

Первую часть вопроса Береславский проигнорировал. На вторую ответил:

– Я работаю на себя, на свою семью и на своих друзей. На вас вот работаю, пока вы платите. На Родину тоже стараюсь, по мере сил – я ж не краду деньги у страны. Я ей их возвращаю. Еще вопросы будут?

Вопросов не было.

В комнате повисло молчание.

Надежда Владимировна о чем-то сосредоточенно думала. А Ефим просто расползся в кресле, получая кайф от тепла, покоя и запаха деревянного дома.

– Похоже, после вашего визита обратной дороги нет, – сказала наконец Семенова.

– Почему нет? – не согласился профессор. – Просто не подавайте второй заявки и живите спокойно. От фирмы отвязались. «Лимон» уже у вас, еще один, скорее всего, получите послезавтра. Нормальные отступные за все равно проигранный тендер. Так что я вас в драку не тащу.

– Вы советуете отступить? – Она вновь пристально посмотрела ему в глаза.

– Я советую отступить, – спокойно сказал Береславский.

Если Семенова способна сдать назад, то лучше пусть сделает это сейчас. Потом будет поздно.

– А сами бы отступили?

Ефим промолчал, врать не стал. К тому же до нее наверняка дошла информация о его ослином упрямстве.

– Ну, война так война, – резюмировала Надежда Владимировна. – По коням, Ефим Аркадьевич!

– Можно просто Ефим, – предложил Береславский. – И даже можно на «ты».

– Тогда просто Надя, – улыбнулась женщина. – Чаю хочешь?

– С удовольствием.

Она вышла на кухню, принесла все для чаепития. Около плиты, видно, согрелась и сняла куртку, оставшись в футболке с глубоким вырезом.

Вот в него-то и старался не смотреть профессор, когда она, согнувшись, наливала ему чай. Но, конечно, все равно смотрел.

Потом медленно пили чай с лимоном и трюфелями. И так же неспешно разговаривали, теперь уже не затрагивая рабочие темы. Зато затронули темку, обычно глубоко волнующую Ефима.

– Какие у тебя планы на вечер? – галантно осведомился Береславский.

– Никаких, – усмехнулась она, изящно поправив упавшую на глаза прядь.

– Может, куда-нибудь съездим, посидим? – сделал он осторожный заход.

– А разве здесь плохо? – улыбнулась Надежда.

– Хорошо, – не стал спорить Ефим. В самом деле, зачем куда-то уезжать с уединенной дачи, если что-то вдруг сложится?

– По-моему, ты меня не так понял, – мягко сказала женщина. – Вряд ли нам нужно менять стиль отношений. Это все усложнит.

– Что усложнит? – спросил Береславский. Его богатый жизненный опыт говорил об обратном. – Если кто-то кому-то добавит в жизнь немного радости, что в этом ужасного?

– Ужасного? – переспросила Надежда. – Ну, например, если жена узнает.

– Не узнает, – отверг предположение Береславский. Хотя мысль была неприятной. А вдруг Муравьиный Папка решит подложить Ефиму тот же сюрприз, что и он ему?

– Хорошо, пусть не узнает. А тебя совесть мучить не будет?

– Думаю, нет, – не стал лгать профессор.

– Ну, тогда слабым звеном остаюсь я, – грустновато сказала Надя.

– А твоя-то совесть при чем? Ты – свободная красивая женщина. Я – вполне совершеннолетний.

– Видишь ли, – спокойно объяснила Семенова. – Это неправда, что женщины могут легко относиться к сексу.

– Да ладно, – не поверил Ефим, опять-таки полагавшийся на богатый личный опыт.

– Я гарантирую, – без ударения, но убедительно сказала Надя. – Если женщина решает позволить это мужчине – за исключением, может, секс-тружениц, – значит, она на что-то надеется. Пусть даже и говорит обратное.

– То есть ты хочешь сказать, что отношения без будущего неприемлемы для женской натуры?

– Вот видишь, ты нашел точные слова. Без будущего – неприемлемы. Что бы она тебе ни говорила. Все равно, вступая в отношения, женщина планирует будущее с этим мужчиной. Или надеется на будущее. Или мечтает. Но слово «будущее» – ключевое. А поскольку у наших с тобой отношений будущего нет, я бы и не хотела начинать.

Они помолчали.

– Что ж, тебе решать, – наконец сказал Ефим. И неожиданно рассмеялся: – Но я же должен был хотя бы попробовать?

Надежда тоже улыбнулась.

– Мне приятно, что я еще могу вызывать подобные эмоции.

– Еще можешь, – искренне подтвердил Ефим.

Он встал и пошел в прихожую, одеваться.

Она вышла его проводить.

Он повернулся к ней что-то сказать и…

Электричество все-таки проскочило.

Ничего более не обсуждали. Просто мягкое женское тело вдруг оказалось в руках Береславского, а губы нашли губы. Потом, так и не разлепившись, пошли в комнату, к дивану. По пути Ефим с ходу погасил свет.

Поэтому никто ничего не видел. Все – на ощупь: мягкие, теплые плечи, упругая грудь, покорно раздвинувшиеся бедра.

Потом еще минут пять просто тихо лежали рядом.

– Все-таки усложнили, – наконец сказала Надежда. Она тихонько соскользнула с дивана и, не включая света, начала собирать разбросанные детали одежды.

– Ты только не переживай, – сказал Береславский.

– Постараюсь, – ответила Семенова.

И вдруг ойкнула:

– Господи, сюда же Вичка едет, ее мой водитель из театра встретил!

Ефим тут же показал класс, одевшись с такой скоростью, что любой старшина из учебки отметил бы в приказе. Чего-чего, а показаться голым своей студентке, да еще с ее мамой в постели, он был морально не готов.

Быстренько попрощались у ворот – и Ефим поехал в сторону дома. Пока порядочно не отъехал – в каждой встречной машине угадывал Вичку. Потом успокоился – они же с Семеновой встречались по делу. И, кроме того, не пойман – не вор.

Совесть встрепенулась уже на подъезде к дому. Однако тоже была заглушена двумя высококачественными аргументами.

Во-первых, он вновь собрался на войну. А военно-полевые романы всегда осуждались обществом менее строго, чем обычные.