О, сколько счастья, сколько муки… - Анастасия Туманова Страница 42

Ему-то что теперь делать, господи? Угораздило же связаться на четвертом десятке с сопливой девчонкой! Вот и вари башкой, старый дурак, соображай, как быть и куда оглобли поворачивать… В самом деле, что ли, бросить все? Уже месяц Маргитка долбит ему мозги: «Уедем, уедем… В Бессарабию, в Крым, отсюда подальше…», а ему нечего ей отвечать. На кого он, спрашивается, семью оставит? Мальчишки едва подросли, Гришку, балбеса этого с его скрипкой, давно пора женить, Дашку… Дашка — вовсе особый разговор. И Настя, Настя…

Неужели правы были они все — и Митро, и Яков Васильич, и Стешка, и… и даже Кузьма? Одни несчастья Настьке от него? И кем он будет, если оставит ее сейчас, когда она не девчонка давно, и семеро детей на шее, и не сегодня завтра внуки пойдут? Не пропадет его жена, конечно… Здесь, в хоре, со своими, ей хорошо. Будет петь, ездить в ресторан, и поклонники все прежние остались — каждый день наезжают, до ночи покоя нету: «Ах, Настасья Яковлевна, ах, несравненная, ах, соловей курский…» Тьфу. В молодые годы всю душу ему истрепала, и сейчас — мочало сначала… Может, так ей и лучше будет. Может, и давно следовало это сделать — не мучить ее, отпустить к своим… Столько лет с ним прожила, как на каторге, а зачем? Видно же, что только и думала о Москве, хоре да своих романсах. Кто знает, может, уйдет он — Настька и обрадуется… Илья вздохнул, поставил кружку на стол, взъерошил мокрые волосы. Нет, ерунда это все. И плохи его дела, если самому себе врать как сивый мерин начал.

Но Маргитка, Маргитка… Куда ее-то денешь? Девчонка совсем с ума сошла, уже чуть ли не узел связывает, готова бежать с ним на край света, ни о ком не думает: ни о себе, ни об отце с матерью. И что он ей должен говорить? Как откажешься теперь от этих глазищ зеленых, от кожи — гречишного меда, от рук тоненьких и горячих, от груди, волос, от слов ее бестолковых? Ничего не побоялась, а ведь бабы за такие вещи всегда втрое платят… Дни напролет стоит перед глазами Маргитка, манит недобрыми глазами, улыбается, тянет руки. Дни напролет — только она в мыслях. А те короткие часы, когда Маргитка была в его руках, когда Илья откидывал теплые волосы и пил губами тонкую шею, ронял голову между тугих маленьких грудей, целовал их, шепча такие слова, за которые и в молодости сгорел бы со стыда… Что греха таить, только этими часами он и живет вот уже второй месяц, только о них и думает, только их и ждет. Пропала его голова, и чем их связь с Маргиткой кончится — даже представить страшно. Погубит он девчонку, и она его подведет под монастырь, потому что за все в жизни надо платить.

Скрипнула дверь сторожки, и от неожиданности Илья чуть не плеснул кипятком себе на колени. Никодим же, допивший чай и теперь занятый починкой старого сапога, даже бровью не повел, когда в горницу вошел высокий смуглый парень в поддевке и красной, потемневшей от дождя рубахе. Черные глаза мельком взглянули на Илью из-под густых бровей, и тому показалось, что он где-то видел этого парня.

— Будь здоров, Никодим.

— Здравствуй, — не отрываясь от работы, сказал старик.

— Слам с дела сбросить можно? Завтра коты подкатят, растырбаним. Ахча тоже есть.

— Кидай за печь.

Парень вышел. Тут же вернулся с огромным пухлым узлом, в котором угадывались какие-то меховые вещи. На Илью странный гость больше не смотрел, пристроил узел за печью, обменялся со стариком еще несколькими непонятными фразами и исчез. Илья не слишком надеялся на ответ, но все же спросил:

— Это кто, Никодим?

Тот, как и следовало ожидать, будто не услышал, продолжая тянуть из сапога дратву и вполголоса напевая «По Владимирской дорожке…». Но, посоображав, Илья вспомнил сам. Смуглый черноволосый парень был не кто иной, как Сенька Паровоз, которого он два месяца назад на Сухаревке отогнал от Маргитки.

На Живодерку Илья вернулся уже в сумерках, снова попав под ливень и вымокнув до последней нитки. У калитки стояло два экипажа, нахохлившиеся кучера проводили Илью недовольными взглядами, он покосился на мужиков тоже без всякой радости. Опять господа понаехали. И снова к Настьке, голову можно положить не глядя. Как будто в хоре молодых девок недостача. Вон — поет-заливается на всю улицу. Илья постоял немного у калитки, слушая голос жены, вздохнул и, на ходу вытирая мокрую голову мокрым рукавом, пошел в дом.

В темных сенях его окликнул сердитый шепот:

— Илья, это ты? Иди ко мне…

Маргитка сидела на сундуке, невидимая в темноте. Илья не успел и двух шагов сделать, а она уже кинулась на шею, обхватила его за плечи, невольно отпрянула.

— Холодный весь, мокрющий… Где тебя носило, проклятый? Сколько ждать можно, полдня тут сижу! Смерти моей ты хочешь, аспид? Не смогла я сегодня, отец не выпустил. Чует он, кажется, что-то… Нечего, говорит, одной шляться, Яшку с собой бери. А зачем он мне сдался?! Я спорить для виду не стала, а завтра сбегу, как бог свят, сбегу еще до света! Иди сюда, иди ко мне…

Она потянула его в темноту. Илья, не сопротивляясь, шел за ней, а у сундука старой Тани схватил Маргитку на руки, прижал к себе, чувствуя сквозь мокрую рубаху испуганные, частые удары маленького сердца.

— Илья! С ума сошел! Отпусти, оставь, выйдет кто-нибудь… Илья, господи… ненаглядный мой, Илья…

Он торопливо целовал ее, целовал всю — волосы, лицо, руки, платье. Маргитка тихо смеялась, прижимаясь к нему, и вскоре Илья забыл о том, что в доме полно людей, что за стеной — господа, цыгане, Настя… И потому, когда рядом вдруг мелькнуло пятно света и чуть скрипнула дверь, скрип этот показался Илье громом небесным. Он оттолкнул Маргитку, та тихо пискнула, свалившись в щель между стеной и сундуком, Илья невольно заслонил ее… но те двое, которые проскользнули мимо них на темную кухню, даже не оглянулись. Илья подождал, пока кухонная дверь закроется. Тяжело сел на сундук, перевел дыхание. Спина под рубахой была мокрой от пота.

— Фу-у, святой Никола, мать-заступница… — Маргитка, пыхтя, вылезла из-за сундука. — Сердце в кишки шлепнулось, как перепугалась… Это Яшка был.

— Яшка? А с ним кто?

— Не признал? — хихикнула Маргитка, усаживаясь рядом. — Дашка твоя.

— Это что же? — Илья нахмурился. Помедлив, отстранил Маргитку: — Иди, девочка. Иди пока… — И, не дожидаясь, пока она уйдет, пошел к кухонной двери.

— Да нужен ты им, сатана… — буркнула вслед раздосадованная Маргитка. Но Илья не услышал ее.

В кухне было ненамного виднее, чем в сенях: вставленная в стакан оплывшая свеча мигала и потрескивала фитильком, вот-вот грозя погаснуть. В дрожащем пятне света Илья разглядел две фигуры, находящиеся друг от друга на угрожающе близком расстоянии. Илья нарочно громко стукнул дверью. Послышался испуганный шепот, шорох платья. Подойдя, Илья увидел спокойное лицо дочери.

— Дадо? — не удивившись, спросила она.

Яшка стоял рядом с ней, скрестив руки на груди. Лишь подойдя вплотную, Илья разглядел на его лице некоторое замешательство. Да… Быстро они, однако, спелись.

— Дашка, выйди! — приказал он дочери. Та молча, вытянув руку, пошла к двери. Яшка, помедлив, тронулся было за ней, но Илья остановил его: