Заклятие (сборник) - Шарлотта Бронте Страница 42

Вчера состоялись крестины и официальное представление близнецов. Я присутствовал на обеих церемониях. Таинство крещения совершалось в соборе Троицы и являло собой впечатляющее зрелище. Приделы и неф заполнила знать и мелкопоместное дворянство Адрианополя. Широкое пространство перед купелью окружили гвардейцы. Когда процессия вступила в собор через северную дверь, хор и орган возгласили «Ныне отпущаеши раба Твоего, Владыко, по глаголу Твоему, с миром; ибо видели очи мои спасения Твое» ^[69].

Великолепную процессию возглавляли их королевские высочества герцог и герцогиня Фидена, за ними в надлежащем порядке следовали остальные восприемники. По мере продвижения процессии гвардейцы расступались. Прелаты приблизились к купели, и в это мгновение орган зазвучал громче и ниже, а голоса хористов взвились в торжественном ликовании.

Участники церемонии медленно заняли свои места. Заморна и Фидена встали бок о бок. Первый был почти так же задумчив и мрачен, как и его друг. Постепенно низкий гул затих.

Глубокий выразительный голос Стэнхоупа начал службу. Затем, блистая великолепием нарядов, Зенобия, графиня Нортенгерлендская, и леди Мария Перси приблизились к купели, прижимая к груди юных соискателей, жаждущих войти в лоно святой церкви. Две величественные красавицы преклонили колени на мраморных ступенях купели, передавая драгоценную ношу доктору Портеусу и доктору Уорнеру.

Внезапно стало очень тихо, орган молчал, толпа замерла. Не могу выразить, что я почувствовал, когда слабый крик младенца, которого Стэнхоуп обрызгал освященной водой, и шушуканье дам-восприемниц, получивших обратно своих перепуганных агнцев, раздались посреди величественного собора. Неописуемый, но очень торжественный момент. Двенадцать крестных, произнеся слова отречения от сатаны и сочетания со Христом, опустились на колени для молитвы – джентльмены, обнажив головы, дамы, преклонив плюмажи. Затем они встали, и шорох их одежд потонул в многоголосом рокоте, с которым Гринвуд обрушил на слушателей «Тебе Бога хвалим, Тебе Господа исповедуем. Тебе превечнаго Отца вся земля величает». Когда орган стих, процессия двинулась вдоль алтаря к южному порталу.

На пять часов пополудни назначили официальное представление. Для церемонии был избран Салдана-парк – просторный луг за дворцом Заморна. Уже в половине третьего покатые берега превратились в многолюдный амфитеатр, а ширь реки напротив дворца во множестве усеяли лодки и баржи. В воротах парка стояли часовые, а легкая кавалерия поддерживала порядок в толпе, что было более чем кстати, ибо по приказу его величества для угощения гостей откупорили двадцать бочек с крепким элем по восемнадцать галлонов каждая.

Не было недостатка в оркестрах, алых стягах и лентах, а нестройный хор то и дело затягивал «В трубы трубите громко над Африки волной» и «Придите, герои».

День выдался погожий и ясный. Мягкое осеннее солнце сияло на небосклоне, свежий ветерок развевал яркие знамена и раскачивал верхушки деревьев, что подобно островам высились над колышущимся людским морем. Неумолчный гул Калабара терялся в реве толпы, заполонившей его берега. И посреди этого оживления молчаливо возвышалась мраморная громада дворца, являя собой образец внешнего спокойствия. Но впечатление было обманчиво – внутри, среди роскоши и великолепия, царили оживление и суета. Там собралась адрианопольская знать во всем блеске аристократического величия и восточной роскоши.

Часы на ратуше пробили пять пополудни. Ангрийцы, со свойственной им горячностью, отозвались нетерпеливым гулом. Наконец парадные двери распахнулись, и перед толпой предстал огромный зал приемов, заполненный высокородными и блистательными гостями. Эдвард Перси со своей ослепительной женой возникли на пороге. Вслед за ними показалась статная фигура графини Нортенгерлендской, воплощение женственной величавости. Рядом стояли леди Хелен Перси, виконтесса Каслрей, граф Арундел, Джулия Монморанси, леди Сесилия Перси и прочая, и прочая.

Тщетно выглядывал я среди джентльменов лорда Нортенгерленда. Впоследствии Бритвер сообщил мне, что, мучимый жестокой меланхолией, его милость весь день провел, запершись в пышных и мрачных покоях Нортенгерленд-Хауса.