Предать - значит любить - Светлана Лубенец Страница 42

Катино сердце сжалось при виде запущенного холостяцкого жилища. По всему было видно, Виталий Эдуардович бывал здесь редко. Скорее всего, он не только весь день проводил в больнице, но и спал где-нибудь в ординаторской. На всех немногочисленных предметах лежал слой пыли. На кожаный больничный топчанчик, одиноко стоящий у стены, были брошены плоская подушка в несвежей серой наволочке и редкое казенное одеяло неопределенного цвета. На столе, покрытом медицинской оранжевой клеенкой, стояло несколько стаканов с чайным осадком на дне. Рядом лежала россыпь каких-то документов, на которых пристроилось щербатое блюдце, полное пепла и окурков. В комнате висел прогорклый запах застоявшегося табачного дыма.

Катя положила Гришеньку на топчан и первым делом распахнула форточку. Ей хотелось навести порядок, но она плохо представляла, куда можно вывалить окурки из пепельницы и где помыть стаканы, а потому решила ничего не трогать. Осторожно переложив сверток с ребенком на стол, стряхнула пыль с одеяла, закрыла им подушку и уселась на топчан с малышом на руках.

Кривицкого долго не было. За окном стемнело, Гришенька успел не только проголодаться, но и съесть свой кефир, и покричать вдоволь, и снова заснуть. В конце концов задремала и Катя. Очнулась от резкого света, неожиданно ударившего в глаза. Завозился и запищал Гришенька.

– Прости, Катя, я не думал, что ты дождешься, – начал Виталий Эдуардович. – Мне передали, что ты пришла, но тут же привезли парня с черепно-мозговой травмой, я не мог... Ты же понимаешь...

Она понимала, а потому только кивнула. Кривицкий подошел к топчану, с удивлением взглянул на ребенка, спросил:

– Чье сие чудо?

– Мое! – ответила Катя, взглянула ему в глаза, и сердце ее тут же переместилось с положенного места куда-то в район желудка, голову закружило, во рту стало противно сухо. Он опять слишком живо напомнил ей погибшего мужа.

– В каком смысле? – еще больше удивился Виталий Эдуардович, и его голос окончательно доконал Катю. Из ее горла вдруг вырвались неудержимые рыдания, она заплакала громко и горько, впервые после смерти мужа. – Ну что ты, Катюша? – всполошился Кривицкий, подсел к ней на топчан и обнял за плечи.

Она не могла успокоиться, всхлипывала и захлебывалась, размазывая по щекам бесконечные слезы. Виталий Эдуардович прижал ее к себе и принялся гладить по волосам. Это оказалось спасением. Его белый халат пах тем особенным запахом больницы, который невозможно спутать ни с чем, а руки – табаком. От некурящего Германа никогда так не пахло, а потому Катя пришла в себя, еще несколько раз заливисто всхлипнула, высморкалась и, сжимая в руках платок, принялась рассказывать, откуда у нее взялся Гришенька.

Малыш будто почувствовал, что речь идет о нем, проснулся, заворчал, а потом раскричался во всю силу своих маленьких легких. Кривицкий улыбнулся, профессиональным отцовским движением взял ребенка на руки, и тот тотчас перестал плакать, уставившись на незнакомое лицо.

– Гляди-ка, а я ему нравлюсь! – рассмеялся Виталий Эдуардович, а Катя, которой вновь захотелось заплакать, с трудом сдержалась и спросила:

– Так как насчет той квартиры?

– Да все нормально, Кать! Конечно переезжайте! Только надо бы мебель прикупить. Там ничего нет... Костик, когда приезжал... на поминки... спал на полу... да, похоже, и ел тоже.

– Да-а-а... – протянула Катя. – Ребенку нужна кроватка... стол... чтобы пеленать... ну и мне... место, где спать...

– В общем, так! Ты сейчас езжай домой... – распорядился Виталий Эдуардович. – Я даже машину могу дать... Сегодня начну разбираться с мебелью. Для начала что-нибудь возьмем в больнице, из списанного. В детском отделении как раз собирались выбросить несколько старых пеленальных столиков. Возьмем тот, который получше... Остальное купим!

Катя видела, как загорелись глаза хирурга, так напоминающие ей другие, любимые... У нее опять сжалось сердце. Она отвернулась от Кривицкого, глотая набежавшие слезы и меняя Гришеньке пеленку, перед тем как выйти на улицу.

* * *

Виталий Эдуардович обставлял мебелью квартиру, в которой поселилась Катя с ребенком, с такими тщательностью и удовольствием, что она чувствовала себя неловко. Старые вещи, которые поначалу привезли из больницы, очень скоро были заменены на новые, красивые и модные. Кривицкий купил даже тюль и тяжелые шелковистые шторы. Катя видела: хирург обладает большим вкусом, потому что очень скоро квартира стала смотреться как на картинке в каком-нибудь журнале. Раньше Катя никогда не видела такой мебели, а потому даже стеснялась ее шикарности. Еще бы: простая библиотекарша, а живет как кинозвезда.

– Виталий Эдуардович! Вы ставите меня в неловкое положение! – как-то сказала она Кривицкому.

– Почему? – искренне удивился он и в полной растерянности осел на удивительно маленький аккуратный диванчик, который мог раскладываться вперед, превращаясь в довольно широкую кровать.

– Ну... потому что... я боюсь даже кого-нибудь пригласить сюда...

Виталий Эдуардович ничего не спросил, но его лицо выразило такое недоумение, что Катя поспешила с разъяснениями:

– Понимаете, мои родные и... знакомые... они нисколько не сомневаются в том, что моей библиотечной зарплаты не хватит и на один этот диван... а тут еще и торшер, и трюмо... а занавески... как во дворце...

Кривицкий немного помолчал, глядя в пол, потом поднял на нее потускневшие глаза и севшим голосом проговорил:

– А ты им скажи, что я воспринимаю малыша как своего внука... и потому имею право...

На этом он как-то замялся и опять замолчал, и Катя вынуждена была снова спросить сама:

– А я... А меня вы как воспринимаете?

Виталий Эдуардович нервно повел плечами и ответил, с трудом подбирая слова:

– Как воспринимаю... как родственницу... жену... то есть... вдову... сына... И ничего в этом такого нет... У меня хорошая зарплата. Мне девать ее совершенно некуда... ты же знаешь... А тут малыш растет... Надо, чтобы у него все было...

– Но малышу совершенно не нужно трюмо... и вот эти...

– Катя! Какая ерунда – это трюмо! – довольно резко оборвал ее Кривицкий. – Я тебя прошу, позволь мне вас с Гришенькой побаловать... Мне же больше некого...

– А Костя?

– А Костя – мужчина! Он во мне не нуждается! И потом, я ему посылаю, как студенту... Но если вдруг ему понадобятся деньги на обустройство семейного гнезда, я конечно же не откажу! Он еще на год останется в Москве, в ординатуре, потом, возможно, приедет сюда, тогда и будем думать, как ему помочь. А сейчас ты у меня... одна здесь... Так можешь передать своим друзьям и родственникам, что невестка Виталия Кривицкого никогда не будет ни в чем нуждаться!

В тот день на этом монологе вопрос был закрыт. Но Катя чувствовала, что давно интересует Кривицкого не как невестка. Возможно, знаменитый хирург города Анисимова еще не отдавал себе в этом отчета и надеялся на то, что проявляет к Кате с Гришенькой исключительно родственные чувства. Но Катя была женщиной, а потому видела, какими беспомощными становятся глаза Виталия Эдуардовича, когда он смотрит на нее. Только не это оказалось самым страшным. Хуже всего было то, что Катя сама больше и больше становилась зависимой от него. Бывший свекор казался ей слегка постаревшим Германом. Она сама не могла бы объяснить, почему никогда не желала, чтобы погибшего мужа заменил Константин, почти точная его копия, и почему она вдруг так расположилась к отцу братьев. Катя скучала в его отсутствие, старалась накормить как можно лучше, задержать в квартире любыми способами. Конечно, в этом ей очень помогал Гришенька, которого надо было то искупать, то переодеть, то заставить съесть овощное пюре. Кривицкий охотно принимал правила игры. Он возился с малышом долго, пока тот чуть ли не засыпал на его руках. Потом находил в квартире какие-нибудь мужские дела, не терпящие отлагательств. Он мог бесконечно возиться с электроплиткой, с утюгом, с торшером, который, к его счастью, иногда почему-то мигал.