Песочные часы - Елена Лагутина Страница 42

Мама всегда была доброй. Никогда, ни разу в жизни она не повысила голоса на своих детей. Повзрослев, Алена часто удивлялась этому — маленький Женя, сын Лизы, а позже дети Лили, Антошка и Алеша, своими шалостями порой доводили ее до бешенства, и она не могла удержаться, чтобы не повысить голос. А вот мама на детей никогда не кричала. Тихим, спокойным и уверенным голосом она просто говорила «нельзя» — и дети всегда ее слушались. У мамы, как и у любой деревенской женщины, имеющей детей, всегда было полно дел — и тем не менее она обязательно выкраивала час-другой на то, чтобы повозиться с малышами, помочь им сделать уроки. Дети маму никогда не боялись — они ее уважали, и только позже, повзрослев, к чувству уважения постепенно, неизвестно откуда, примешалось у Алены это странное чувство жалости.

Алена вспоминала, как однажды — кажется, ей тогда было около пяти лет, — проснувшись рано утром, вышла во двор в туалет. На улице было совсем темно. Алена не имела понятия о том, сколько может быть времени — если на улице темно, значит, ночь. В детстве этот вопрос решается однозначно. Спустившись вниз по деревянным ступенькам, она заметила приглушенный свет в глубине двора и почувствовала знакомый запах свежевыпеченного хлеба.

— Мама, — прошептала она, подойдя ближе, слегка поеживаясь от холода, — почему ты печешь хлеб ночью?..

— Сейчас уже не ночь, дочка. Уже утро. Просто зимой солнышко встает поздно.

— Солнышко еще не встало, а ты уже встала, — удивилась Алена, — неужели тебе не хочется спать?

Мама тогда ничего ей не ответила. Утром, когда вся семья собралась за завтраком, Алена сказала:

— Мама пекла этот хлеб ночью. Я сама видела!

Отец и мать, переглянувшись, засмеялись, и Алена не поняла, в чем дело, что смешного она сказала. Но кажется, именно тогда и появилось это чувство жалости к маме, странное и смутное чувство, которое с годами не пропадало, а становилось только сильнее. Мама всегда ложилась позже всех, всегда вставала раньше всех. Глядя на нее, Алена иногда так хотела, чтобы мама отдохнула, чтобы надела свое красивое синее платье, не на праздник, а просто так, сняла вечную темную косынку, распустила волосы. По телевизору она часто видела женщин в красивых платьях, с распущенными по плечам волосами и ярко накрашенными помадой губами. Мама губной помадой никогда не пользовалась, и Алена не понимала почему: она ведь взрослая, ей можно…

Иногда она слышала, как отец с матерью ругаются. В их семье это случалось достаточно редко, и никогда — на глазах у детей. И все же через плотно закрытую дверь детской спальни Алена порой слышала приглушенные обрывки гневных фраз. Говорил отец — мама всегда молчала, не возражала ни слова. Но утром, когда все просыпались, родители и виду не подавали, что между ними что-то произошло. И только пристально вглядываясь в глаза матери, Алена замечала в них какую-то тоску, затаенную грусть, все чаще и чаще с каждым днем… Но спросить о ее причине не решалась. И даже повзрослев, так и не решилась. А теперь, видно, уже не судьба. Алена не сомневалась в том, что еще свидится с матерью — пройдет время, все утрясется, и она все же приедет в родное село — просто погостить. Но только вот отец — пустит ли он ее на порог?.. После всего, что случилось, она очень сильно в этом сомневалась. В любом случае об этом пока и думать не стоило.

Склонив голову на подоконник, она прикрыла глаза, постаралась забыться, подавить растущее чувство смутной тревоги. Но перед глазами снова вставали все те же лица — мама, отец, Лиза… Алена снова стала смотреть в окно. Какой-то молодой парень стоял возле подъезда, перетаптываясь с ноги на ногу, видимо, кого-то ожидая. Из окна третьего этажа Алена четко видела его лицо, покрытое оспинами, оттопыренную нижнюю губу и постоянно двигающуюся челюсть. Он выплюнул изо рта жвачку — маленький розовый комок покатился по асфальту, собирая пыль и постепенно сливаясь с этой пылью, и вот уже стал неразличим…

Слабый звук со стороны входной двери привлек ее внимание. Она насторожилась, прислушиваясь, — может, показалось? Но в следующую секунду поняла, что не ошиблась — на самом деле в замке поворачивали ключ. Она вскочила, бросилась в прихожую и сразу же, повинуясь какому-то внутреннему, неосознанному порыву, бросилась к Саше, обхватила его руками за шею, прижалась щекой и зажмурила глаза…

Они долго стояли так, не двигаясь, не произнося ни слова, в наступившей тишине отчетливо различая только биение двух сердец — в одном ритме. Потом он бережно разомкнул ее руки и отстранился. Алена подняла лицо и посмотрела ему прямо в глаза.

— Как ты? — тихо спросила она.

— Не знаю, — ответил он, — пока не знаю. Не понимаю…

Алена вспомнила свои ощущения во время похорон Лили. И правда, было такое чувство, что все происходящее — просто сон, ведь еще совсем недавно, два дня назад, Лиля была жива и здорова, разговаривала, ходила, улыбалась… Сознание притуплялось, отказывалось анализировать и принимать то, что случилось. И только потом, уже после того, как Лилю похоронили, Алена начала чувствовать ее отсутствие — когда в одиночестве сидела вечером на диване, когда смотрела на пустое место за обеденным столом и, наконец, когда видела заплаканные глаза ее мальчишек… Все это пришло потом, а сначала были только растерянность и непонимание. Наверное, то же самое чувствовал сейчас и Саша.

— Есть хочешь?

Он только покачал головой.

— Может, чаю согреть? У тебя руки холодные, замерз, наверное…

— Не надо. Спасибо, Алена.

— Тебе постелить? Или, может, с Шуриком рядом приляжешь?

— Как она?

— Нормально. Замечательно. Она, — прочитав в его глазах невысказанный вопрос, Алена поспешила на него ответить, — она ничего не знает.

— Хорошо. Я просто посижу. Там, в комнате.

Он прошел, не глядя, а Алена осталась стоять на месте, не зная, вернуться ли ей на кухню, к своему надоевшему окну, или пойти вслед за ним.

— Алена, — позвал он из комнаты, — иди сюда.

Она тихонько зашла в комнату. Саша сидел в кресле, откинувшись, прикрыв глаза.

— Побудь со мной, пожалуйста.

Алена подошла, неслышно ступая, и опустилась на пол возле его ног. Он не двигался, не открывал глаз, словно не замечая ее присутствия. Она нерешительно накрыла его ладонь своей рукой и принялась перебирать пальцы, слегка поглаживая, чувствуя шероховатость. Его ладонь была словно мертвой — она не отзывалась ни одним движением, как будто полностью потеряв чувствительность. Вскоре Алена поняла, что он заснул, и осторожно, стараясь не потревожить, освободила его руку. Минутная стрелка настенных часов медленно опускалась вниз, опять поднималась, достигала вершины, равнодушно проходила мимо нее, отсчитав час, снова начинала падать вниз… Алена не двигалась с места, продолжая сидеть возле его ног, слушая его тихое дыхание и удивляясь незнакомому и странному желанию — чтобы это никогда не кончалось. Она положила голову ему на колени, закрыла глаза и не заметила, как заснула.