Измайловский парк - Ирина Лобановская Страница 42

Айрапетов понял, что зашел в тупик.

— На некоторые вещи ничем ответить нельзя — можно только дать в морду, — бросил Арам. — Так и Петр Александрович считает.

Сын вырос. Обзавелся новыми авторитетами. И его сложности — сложности уже взрослого человека — оказались куда тяжелее подростковых и юношеских. Тогда он вечерами неизменно терпеливо ждал возвращения отца из клиники, потом дожидался, пока тот поужинает, и садился возле него, прижимаясь щекой к отцовскому плечу. И начиналась задушевная беседа, рассказы обо всех сегодняшних событиях, вопросы, вопросы, вопросы без конца…

Виген всегда с нетерпением ждал этих вечерних часов. Сидели в полутемной комнате, не включая верхнего света. Смутный блик настольной лампы бросал на стены размытые пятна. Стася ходила на цыпочках…

Теперь Арам стал замкнутым, нервным, дергался по пустякам, искал чего-то запредельного… Романтическая натура… Наверное, в жену. Айрапетов никогда романтизмом не отличался. Может, кто-нибудь был в роду…

— Почему люди обожают смотреть на огонь? — задумчиво спросил Арам, уставившись в камин.

— От наших предков досталось по наследству, — устало откликнулся Виген, с наслаждением вытягивая ноги поближе к теплу. — Когда-то точно так же сидел возле пещеры первобытный человек, уставившись на костер. И пытался в его языках разглядеть свое будущее…

— Это войну, что ли? — хмыкнул Арам. — Да не одну, а великое множество… О них часто вспоминает наш профессор Бочкарев.

— И их в том числе. А еще наш далекий предок пробовал увидеть в огне свою любовь, своих друзей, своих врагов… Чтобы потом легко отличить их и найти на Земле.

— И увидел?

— Если бы… Тогда, сынок, может, и жизнь на Земле наступила бы совсем другая. А знаешь, самое ценное на Земле — это дружба.

— Это ты сейчас так подумал, — логично возразил Арам. — Судя по обстоятельствам. А когда-то, — он хитро прищурился, — ты был убежден, что нет ничего выше и сильнее на Земле, чем любовь.

Айрапетов-старший слегка покраснел:

— Ну, пусть так, ты прав… Человеку свойственно ошибаться.

— А почему ты думаешь, что ошибался тогда, а не сейчас? Ладно, не обращай на меня внимания. Я болтаю всякую чушь собачью.

— Не люблю ворошить старое… — пробормотал Виген. — Оно как осенние листья — давно ушло в землю… Да все помнится… Извини… Я хочу тебе рассказать о нас с мамой… — неловко продолжал Виген.

— И ты рвешься к мемуарам! — простонал Арам. — Нашел время для воспоминаний!

Айрапетов-старший нервно закурил:

— Душа человеческая, сынок, времени для исповеди не выбирает. Наболит у нее — вот и кричит она, исходит мукой и страданием… А насчет дружбы… Есть на Земле честность и верность. А пока они остались, и Земля будет. Друзей и родителей надо всегда почитать. Что это за люди такие, которые родителей не уважают и забывают?.. На Кавказе живут по-другому…

«Забубнил, — злобно подумал Арам. — Чуть что, сразу: «Сынок! Сынок!» Как в фильме «Золушка».

— Кучеряво… Но мы с тобой не на Кавказе, а в Москве! Здесь другие законы, не твои правильные законы гор. И почему я должен почитать, как ты говоришь, этого Панина?! Какой он мне теперь друг?! Он подлец, негодяй!

Отец смотрел как-то растерянно.

— Думать о предателях и помнить их всех, конечно, не надо, а вот лишний раз без толку душу себе бередить — совсем не обязательно. У воина, когда он идет в бой, сердце должно быть на месте. Это правило, даже закон. И не стоит тебе их отвергать. А человеческая доброта закончится вместе с родом человеческим. Или наоборот… Мне кажется, что Валерий добрый. Вы дружили много лет… Но только он почему-то свою доброту прячет поглубже, будто стесняется. А разве это плохое качество? Нет, конечно. Хорошее, очень хорошее… Боюсь, что с ним произошло какое-то недоразумение… И надо уметь прощать…

— Добрый, как же! — усмехнулся Арам.

Валерка всегда о себе говорил так:

— Я не добр, но надежен. У меня природный цинизм компенсируется огромным чувством долга. Почему же, несмотря на это, за цинизм мне в жизни все равно достается?

И Арам как-то ему ответил:

— Ну, ведь тебе не придет в голову, если у тебя болит горло, снизить себе дозу панадола на том основании, что у тебя не болит, скажем, еще и зуб!

Отец курил и смотрел в огонь.

— Вот Земфира пела: «Курить — значит, буду дольше жить!» — хмыкнул Арам. — Разделяешь девичье мнение?

Айрапетов-старший ответил предельно деловито, с тонким куражом, подстраиваясь под интонацию сына:

— Она не права.

— Говорят, что курение вредит организму, а никто ведь этого не доказал! Где доказательство, что болезни курящих связаны именно с их куревом? Непросто и доказать, что вредно злоупотреблять алкоголем.

— Чтобы это понять — достаточно просто посмотреть на алкоголиков. — Отец задумчиво дымил в потолок.

— И на Панина тоже достаточно посмотреть. Так что насчет недоразумения с ним… — продолжал Арам. — Пусть каждый из нас останется при своем мнении. Зато потом из множества разных суждений легко составить четкую характеристику. Хотя она мне совершенно не требуется. И так все ясно.

В отличие от него Виген запутался окончательно.

Он по-прежнему любил жену. И слишком хорошо понимал, какими сложностями обернулась для нее жизнь.

Оставшись без матери, Стася упорно пыталась сберечь для себя тех, кого могла: отца, бабушку, мужа, сына. Она словно забывала, упрямо не хотела помнить о том, что жизнь все равно сильнее, что она неизменно настаивает на своем и заявляет свои права, что уходят все и всегда… Просто в разное, обозначенное Небесами время.

Стася абстрагировалась от этой мысли — и мечтала все сделать по-своему. Она была очень несчастна, и Виген жалел ее, страдал вместе с ней и понимал, в какое тяжкое, почти невыносимое испытание может, в конце концов, превратиться жизнь Станиславы, если она не пересмотрит своих взглядов.

Однако ничего пересматривать Стася не собиралась, и Виген пробовал ее уберечь, но разве это в его силах…

Стася с его помощью выдержала смерть бабушки и отца, от которого в последний месяц его жизни Виген почти не отходил — взял отпуск. Но потом вырос Арам и заявил о своих правах… И Стася впала в ужас.

— Нет! — сказала она. — Я его никому не отдам: ни армии, ни девкам, ни науке! Это мой сын и только мой!

Сознавать настоящую глупость своего желания Станислава отказывалась. Она вообще не желала мыслить, когда дело касалось Арама, и лишь твердила свое:

— Это мой сын!

В ту ночь, когда Арам впервые не пришел домой и не позвонил, со Стасей случилась истерика. Да еще это ограбление в тот страшный день…

И Виген поклялся себе, в который раз, сделать все от него зависящее. Тогда рыдающая Стася попросила развести Арама с Женей. Она почему-то была убеждена, что все зло исходит именно от этой девицы.