Наследство - Елена Гайворонская Страница 42

Он быстро пересек пятачок около бассейна, но притормозил, завидев незагорелую, из нового заезда, грудастую блондинку в ярко-розовом бикини, улыбавшуюся так, будто готовилась к съемкам в рекламном ролике про чудеса зубной пасты.

– «Готовность номер один»… – передразнила Нина. – Вот кобель… – И с неожиданным раздражением пнула подвернувшийся стул.

Это диско не было похоже ни на одно из тех, что Нина посещала прежде. Шар, мотавшийся под куполом, резал глаза разноцветными, нестерпимо яркими огнями. Музыка, скорее даже не музыка, а непонятные ритмы, повторяющиеся с зомбирующей частотой, не откладывались в ее восприятии, а лишь били по барабанным перепонкам: «Та-та-та-там…» Все это ревуще-оруще-хохочущее действо напоминало наркотический маскарад. Раззявленные рты, выплевывающие окурки и улыбки.

«Что я здесь делаю?» – подумала Нина, но ее тело продолжало ритмичные движения в такт шаманской музыке. «Та-та-та-там…» «Я не хочу этого, не хочу!» Десяток цепких рук вдруг подняли ее над землей и забросили на небольшое возвышение посередине, словно на жертвенный алтарь. Сотни ладоней хлопали в такт «Та-та-та-а-а». Сотня ртов выкрикивала что-то, смысл чего доходил до нее не через слух, а телепатически: «Разденься! Давай, детка!»

«Нет!» – в ужасе кричало ее сознание, но ни опьяненная мускусным запахом плоти ревущая толпа, ни сама Нина не повиновались этим отчаянным воплям.

«Та-та-та-та-а». Нина сбрасывала с себя одежду, одну тряпку за другой, швыряя их в гогочущий зев, ощущая, ^как с каждым броском она приближается к какой-то неведомой, сладостной и запретной черте, которую ей отчаянно хочется переступить, но страх перед тем, что «за», заставляет сердце бешено колотиться, как некогда перед «распечатыванием» – утратой девственности.

И вдруг в хороводе лиц мелькнуло одно. Сперва оно было смутным, расплывчатым, но принимало все более зримые очертания, отодвигая чужие лица на второй план. Девочка с пушистыми каштановыми волосами и строгим взглядом круглых карих глаз. Просто стояла и смотрела, сжав в печальный отрезок тонкие губы. Одна, маленькая и беззащитная, посреди безумного враждебного людского океана. Нина ощутила, как ужасный холод сковывает ее полунагое тело.

– Уходи! – закричала Нина, пытаясь закрыться посиневшими ладонями. – Иди домой!

Но девочка ее не слышала и продолжала стоять и смотреть внимательным недетским взглядом.

– Не смотри! Ты не будешь такой! Ты никогда не будешь такой! Уходи! Убирайся!!!

Нина подскочила на кровати. Сквозь щель занавески на нее таращился бессмысленный лунный глаз. Подушка была холодной и влажной.

– Проклятие… – простонала Нина, включая ночник. – Дурацкий сон.

Она нашарила пимпочку ночника. Мягкий розовый свет преобразил комнату в призрачный будуар, достойный изысканных любовных утех. Мерцающая, как поверхность немого ночного озера, зеркальная гладь отразила бледную взлохмаченную девушку в съехавшей набок тонкой сорочке, прилипшей к опавшим плечам. Нина нашарила в тумбочке сигареты, подошла к окну, раздвинула шторы.

Я прошу: погасите Луну!

Этот свет прожигает мне веки,

Повергая в кровавую тьму,

Заставляя умолкнуть навеки…

Я прошу: погасите Луну…

– Бред… – Нина выбросила тлеющий окурок, прислонила ледяные подушечки пальцев к пульсирующим вискам.

Когда эти сны оставят ее в покое? Так же как и стихи, приходящие из ниоткуда, и ускользающие в никуда… Когда-то она пыталась записывать. Но бросила. Она многое бросила. Той наивной жизнерадостной девочки, пишущей стихи, вертящейся на папином кресле, танцующей в залитой лунным светом комнате, больше нет. И девочки, перечитывающей Грина – «Они жили долго и умерли в один день…», тоже больше нет…

«Пожалуйста, не умирай!!!»

Она вышла из бунгало, прямо в сорочке спустилась в полутеплый бассейн, закрыла глаза. Постепенно ее дыхание становилось ровнее, спокойнее. Нина неподвижно лежала в остывающей сонной воде, плотно сомкнув веки, сплетя пальцы в молитвенный замок, пока ночная прохлада не остудила взбунтовавшиеся нервы. Тогда она поднялась и, пошатываясь, как сомнамбула, не обращая внимания на тянувшиеся следом мокрые следы, вернулась в дом. Завтра будет новый день.

Да что толку…

Нина проснулась от настырного улюлюканья мобильника. Маячившая перед носом секундная стрелка упорно приближала полдень. Звонила бабушка. Отряхиваясь ото сна, Нина старалась вникнуть в дачные проблемы: медведка жрет картошку. Какая к черту медведка? Что это такое? Она не могла понять, зачем бабушка с маниакальным упорством продолжает ковыряться в земле, когда может абсолютно все купить на рынке или в супермаркете. Что за радость: ползать кверху задницей меж грядками и портить маникюр? Она никогда не любила и не понимала этого, но не возражала и слушала, потому что переделать бабушку уже невозможно, да и ни к чему. Кому что нравится. Когда бабушкин голос иссяк, Нина справилась о здоровье и еще минут Десять вникала в тонкости гастроэнтерологии.

– Когда ты поедешь в Карловы Вары? – вставила она в короткую паузу, но тотчас поняла неуместность своего вопроса. Во-первых, какие Вары, когда свирепствует медведка, а во-вторых, одной очень скучно, вот если бы Нина поехала тоже…

– Я не могу, – потерев висок, проговорила Нина, ощутив угрызения совести: после гибели Надежды у бабушки осталась только Нина. Внучка-перекатиполе, не ставшая подругой и наперсницей в старости и сейчас мысленно просившая за это прощения. Мысленно… Даже простые слова нормального человеческого сочувствия застывали на языке. Ледяная внучка…

– А как твои дела? – справилась бабушка.

– Нормально.

Нина не стала вдаваться в подробности. Для бабушки Оли, всю жизнь проработавшей медсестрой в районной поликлинике, отельный бизнес оставался китайской грамотой. Зато на уколы к ней выстраивалась очередь – легкая рука. Когда-то она хотела стать хирургом, но смолоду выскочила замуж, родилась Надежда, и об учебе пришлось забыть.

– Хочешь, я к тебе приеду? – спросила бабушка.

– А как же картошка?

– Черт с ней.

– Не сейчас, – твердо сказала Нина. – Может быть, позже. Прости…

– Ты такая же упрямая, как твой отец… – В голосе бабушки зазвенела обида.

Нина не стала возражать, что предпочитает отцовские гены материнским. После гибели Сергея его родители принимали Нину более чем прохладно, будто именно она и была виновницей происшедшего. Возможно, в том была доля правды. И не будь двенадцатилетней Нины, беспутная Надежда не рвалась бы обратно, в Москву, на свою и мужа погибель…

– Ладно, ба… – сказала Нина. Этот разговор был ей в тягость. – Я скоро вернусь.

– Когда?

– Точно не знаю. Мне еще надо закончить кое-какие дела. Я позвоню… Договорились? Береги себя.

Когда в трубке раздались частые гудки, Нина вдруг почувствовала себя одинокой и разбитой. Воспоминания ночного кошмара схватили за горло цепкими костлявыми пальцами. За горло… Она машинально провела рукой по шее, точно ожидала ощутить на ней синяки от рук разъяренного любовника или мерзкую шершавость веревочной петли… Нина затрясла головой так, что зазвенело в ушах.