Осень на краю - Елена Арсеньева Страница 42

– Нет, глупости! – отмахнулся Степан. – Ты, Макар,рассуждаешь, как городской. Это городские небось думают, что бедные сталибедными по воле Всевышнего. А они ведь сами виноваты. В деревне-то как? Непопашешь – не пожрешь! Как это ты у дядьки своего отнимешь или у батяни моего?А кому отдашь? Голодранцу Фильке, который никогда пальцем о палец не ударил ився пашня у которого травой поросла, а в огороде скоро тигры гулять начнут,такие там бурьяны стоят неполотые? Нет, я не согласен. Я понимаю, что укапиталистов надо добро отнять. У Плюснина, к примеру, он эксплуататор, нарабочей крови разжирел, тут сомнения нет. Но как же можно отнять у мужика то,что им самим заработано и построено, его собственными руками? Правильно яговорю, Марина Игнатьевна?

Марина не успела ответить – вмешался третий рабочий, Антон:

– А я думаю, и у Плюснина не надо забирать все. Надо,конечно, его добро на пользу людям обратить, но пусть он им и управляет захороший процент, чтоб ему самому интересно было. Он, может, и эксплуататор,однако ведь он сам да папаша его нажили банки, заводы, тоже своими руками.Точно так же, как крепкие наши крестьяне. В чем же разница? И разве можно всеэто у них отнять? А отними, поставь заводами да банками управлять кого нипопадя, того же Макара, который знай себе гайки-шайбы точит, а про банковское делознать ничего не знает, – у него все добро живо пойдет по закоулочкам. Непотому, что прокутит-провинтит – просто от незнания, от неумения. И вообще,понять я не могу, что за разговоры постоянно ведутся: если революция, то у всехвсе отнято будет, ни у кого ничего не останется? Разве мы для того сражаемся,чтобы все бедными разом стали? Мы для того сражаемся, чтобы все богатыми стали!

– Ну, это меньшевизм какой-то, – пожала плечами Марина. –Богатыми, ишь ты! Роль денег я не отрицаю, конечно…

И осеклась, вспомнив, какую огромную роль деньги сыграликогда-то в ее собственной жизни, в очередной раз помянула Сашку Русанову – излорадно подумала, что, когда революция победит, у той все отнимут, допоследнего гроша. Марине Аверьяновой капиталы отцовские вряд ли вернутся –слишком будет много голодных желающих откусить хоть по крошечке от тогонационализированного пирога. Да и ладно, пусть лучше они никому не достанутся,чем Русановым!

– Роль денег я не отрицаю, конечно… – повторила Марина,однако ее перебил Степан:

– А кто спорит? В том-то и дело, что деньги для людей – все.Ты, Макар, сам говоришь, что богатые своего добра просто так не отдадут.Значит, и твой дядька Назар не отдаст. Ну и как же это будет? Ты придешь к немуотнимать, он тебя взашей, ты его кулаком, он тебя ухватом – вот и всяреквизиция.

– Ну так я к нему небось не с голыми руками пойду! –хохотнул Макар. – Я винтарь возьму или револьвер раздобуду.

– И что, будешь в родного дядьку пулять, в безоружного? –спросил Степан.

– Почему в безоружного? – удивился Макар. – Он свой винтарьс войны-то принесет, не бросит, знаю его. К тому ж у него «тулка» охотничьяхорошая есть.

– Ага, значит, направите друг на дружку стволы и начнетепулять, – догадливо подсказал Антон. – Ты сможешь, а, Макарка? Сможешь вродного дядьку выстрелить, который сейчас тебя от немца своей кровью защищает,пока ты по намыленным столбам сдурику лазишь да водку жрешь? Начнешьгражданскую войну в своем семействе?

– Неправильно вы, Антон, вопрос ставите! – бросилась назащиту Макара Марина, заметив, что у того растерянно забегали глаза, но ей недали договорить:

– А тут как ни ставь, хоть на ребро, хоть на попа, вопросостается один: коли брат твой или другой родственник станет свое добро отжадных рук защищать, сможешь ли ты в него пулю пустить? Я сразу скажу, что нет.

– Я небось тоже, – после некоторого раздумья пробурчалСтепан. – Вот еще – все бедным раздать! Чтоб Филя немытый мои косоворотки носилда пшено жрал, которое мой отец молотил, пока сам Филя пьяный под крыльцомвалялся? Нет уж, на хрен мне такая революция.

– И мне туда же, – согласился Антон.

– Ничего себе, поговорили… – угрюмо пробормотал Макар, когдаза приятелями закрылась дверь.

Марина пробубнила что-то утешительное, мол, у парней естьвремя одуматься, мировая революция еще не завтра настанет, а когда придет еечас, каждый сам для себя и решит, где быть и с кем.

– Мировая революция… – задумчиво повторил Макар. – Я когдапро нее думал раньше, представлял: это красивая девушка в белых одеждах, какмолодая Богородица, еще до того, как к ней пришел архангел Гавриил и возвестилее предназначение. А сейчас вдруг подумал: небось никто из нас не станет крайее одежды целовать благоговейно. Как навалимся… изомнем, изорвем, а ещеизнасильничаем, чтобы своего не упустить. Этак она дальше пойдет вся в кровище.И мы окровавленными останемся.

– Ничего, – сказала Марина дерзко. – В Амуре воды много.Как-нибудь отмоемся.

Больше они с Макаром на эту тему не говорили, но каждыйзнал, что они отлично понимают друг друга, а также цели и задачи будущейреволюции, очень четко сформулированные Макаром: чтобы своего не упустить …

Узнав, зачем Марине нужен доктор Ждановский, Макар чутьнахмурился. Марина даже похолодела: да захочет ли он помогать побегу пленныхнемцев? У него все же на фронте дядька! Однако слова об интернационализме как онеобходимой составной части мировой революции все же возымели свое действие, ивскоре Марина уже встретилась с Семеном Ефимовичем Ждановским в маленькомгоспитальном палисаднике.

Он оказался невысоким, даже хрупким, но очень красивымчеловеком лет тридцати с желто-карими кошачьими глазами, великолепными русымиволосами, тщательно зачесанными наверх, с высокого лба, который казался ещевыше благодаря небольшим залысинам. У него был нос с аристократическойгорбинкой и вишневые губы, которые изящно обегала полосочка рыжеватых усов.Судя по выхоленной бородке, он знал, что красавец, и законно этим гордился.Законно гордился он также и тем, что его назначили теперь начальникомхирургического отделения и помощником главного врача всего лазарета. Маринадаже струхнула: вряд ли он согласится подвергать свою блестящую карьеруопасности.

Ничуть не бывало. Доктор Ждановский оказался в глубине душиярым авантюристом, алчущим острых – как можно более острых! – ощущений и всегдаготовым напакостить властям. Как, впрочем, и всякий поляк… О том, что он поляк,именно поляк, а не еврей-выкрест, Ждановский сообщил Марине, что называется, впервых строках – видимо, привык к недоразумениям и старался их, елико возможно,избегать. Одним словом, он охотно согласился помочь пленным. Однако захотеллично встретиться с главным организатором побега.