Неприличная страсть - Колин Маккалоу Страница 42

Льюс вообще старался о ней не думать. Он не мог, потому что каждый раз, когда мысль о ней появлялась в его голове, перед глазами у него немедленно возникало это ее выражение брезгливого отвращения. Неужели она не может увидеть, каков он на самом деле? Он хотел от нее только одного: показать ей, что она теряет, отвергая его, но на этот раз он совершенно не знал, как сделать, чтобы уговорить эту женщину. Ведь обычно у него это получалось легко! Сейчас Льюс ничего не понимал и ненавидел ее. Хотел отплатить за эти ее взгляды, за отвращение, за то, что она так упорно отталкивает его. Так что, вместо размышлений о самой сестре Лэнгтри, он принялся разрабатывать в уме детали изощренной мести, которую он непременно осуществит. И каким-то образом все мысли его на эту тему были связаны с одним и тем же образом Лэнгтри, валяющейся на коленях у его ног, признающей свои заблуждения, умоляющей, чтобы он еще и еще и еще раз…

Майкл не успел еще достаточно узнать ее, но сам процесс узнавания начал доставлять ему удовольствие, что вовсе не радовало его. Если не говорить о сексе, его познания о женщинах были крайне ограничены. Единственной женщиной, которую он знал хорошо, была его мать, а она умерла, когда ему было шестнадцать лет. Умерла, потому что внезапно решила, что ей незачем больше жить, так, по крайней мере, это выглядело, и смерть ее была для него страшным ударом. Он и его отец чувствовали себя ответственными за ее уход, хотя оба совершенно не представляли, что же они сделали, что ей стала так невыносима жизнь. Сестра была старше его на двенадцать лет, поэтому он совсем не знал ее. Пока он учился в школе, его до крайности поражало, что девочки считают его интересным и привлекательным. Майкл произвел дальнейшие исследования в этой области, которые, однако, не слишком удовлетворили его. Девушки всегда ревновали его к хромым уткам и прочим убогим созданиям и совершено не понимали, почему именно эти «несчастненькие» для него важнее.

Правда, у него был один довольно-таки долгий роман с девушкой из Мэйлэнда, настоящий роман, с многочисленными и разнообразными сексуальными упражнениями, и ему это очень нравилось, потому что она не требовала от него ничего большего, и он не чувствовал себя связанным. Но война прервала их встречи, и очень скоро после того, как он уехал на Ближний Восток, она вышла замуж. Когда он узнал об этом, он, в сущности, не особенно расстроился — слишком много сил отнимала у него необходимость выжить, так что на размышления времени уже не оставалось.

Но самое странное было то, что он не чувствовал особой потребности в сексе, наоборот, он ощущал себя более сильным и полноценным без него. А может быть, ему просто повезло, и он был одним из тех людей, кто мог попросту не думать об этом, отбрасывать в сторону все проблемы, связанные с сексом. Но он точно не знал, в чем дело, да и не интересовался этими вопросами.

Основным чувством, которое он испытывал к сестре Лэнгтри, была симпатия, и он не мог бы определить в точности, с какого времени в этой симпатии появилось что-то более личное и близкое. Но утро на кухне стало для него настоящим потрясением. Льюс играл с ним в глупые сексуальные игры, а он стоял и ждал, не теряя самообладания, когда наступит момент, чтобы дать себе выход и при этом укротить эту жажду убить. А когда момент наконец пришел и он уже открыл рот, чтобы сказать Льюсу, куда ему убраться, вдруг раздался этот шорох у двери.

Поначалу стыд просто заливал его — ну как они с Льюсом должны были выглядеть со стороны? И как он сможет ей все объяснить? Поэтому он даже не стал и пытаться. А потом он прикоснулся к ней, и что-то произошло с ними обоими, что-то гораздо более сильное, чем просто ощущение тела, и в то же время все было заключено в теле. Майкл понял, что она испытывает то же самое и так же сильно; есть вещи, которые не требуют слов или даже взглядов. Господи, ну почему сестрой в отделении «Икс» не оказалась та уютная неопределенного возраста гусыня-надсмотрщица, которую он себе представлял перед приходом сюда? Что толку заводить какие-то личные отношения с сестрой Лэнгтри, ведь это все равно ни к чему не приведет. И все-таки… Да, думать об этом уже само по себе невыносимо прекрасно. Потому что здесь не только половое возбуждение, но и что-то еще; а он, оказывается, никогда раньше не понимал, что такое женщина.

— Послушайте, — сказал Нейл, — мне кажется, мы должны учитывать вот какую вещь. Сестренка здесь, в «Иксе», уже целый год, и мне кажется вполне естественным, что она просто устала — от Базы, от «Икса» и от нас. Она же никого, кроме нас, не видит. Майк, ты новенький, как тебе кажется?

— Мне кажется, что из всех вас я меньше всего гожусь, чтобы судить об этом. Так что спрошу-ка я Наггета. Ты как думаешь?

— Я не согласен! — горячо возразил Наггет. — Если бы мы надоели сестренке, я узнал бы первый.

— Не надоели, а устала! Это разные вещи, — терпеливо принялся объяснять Нейл. — Разве мы все не устали? Так почему же она должна быть другой? Или вы, может быть, думаете, что, проснувшись поутру, она спрыгивает с кровати и распевает от радости, что вот-вот встретится с нами в палате? Послушай, Майкл, выскажись. Я хочу знать твое мнение, а не Наггета или кого-нибудь другого. Ты здесь недавно, не так глубоко завяз и способен видеть все так, как оно есть на самом деле. Как ты считаешь, она хочет еще быть с нами?

— Не знаю, говорю тебе! Спроси у Бена, — упирался Майкл, глядя Нейлу прямо в глаза. — Ты попал пальцем в небо, приятель.

— Сестра Лэнгтри — слишком прекрасная женщина, чтобы устать от нас, — произнес Бенедикт.

— Она разочарована, — заявил Льюс. Мэтт фыркнул.

— Ну, вообще-то в «Иксе» нетрудно разочароваться, — заметил он.

— Да я не об этом, крот ты безглазый! Я что хочу сказать: она ведь женщина? Так? А у нее никого нет, вот так-то!

От них, казалось, исходили волны отвращения, но Льюс только ухмылялся, как будто получил большое удовольствие.

— Знаешь, Льюс, ты до того низкий, что тебе пришлось бы подставить лестницу, чтобы дотянуться до змеиного брюха, — высказался Наггет. — Меня от тебя рвет.

— Да ты назови, от чего тебя не рвет, — огрызнулся Льюс.

— Смирись, Льюс, — мягко вмешался Бенедикт. — Тебе нужно стать очень смиренным. Все люди должны научиться смирению, прежде чем смерть настигнет их, а никто из нас не знает, когда это произойдет. Может быть, мы умрем завтра, а может, — через пятьдесят лет.

— Заткнись со своими проповедями, ты, цапля, — взвился Льюс. — Если ты и дальше так будешь продолжать, через неделю, после того как уедешь отсюда, окажешься в психушке.

— Ты этого не увидишь, — сказал Бен.

— Да уж клянусь! Я буду слишком занят своей славой.

— Только не за мой счет, — передернулся Мэтт. — Я и гроша не дам, чтобы посмотреть, как ты писаешь.

Льюс радостно загоготал.

— Ух, если ты сможешь увидеть, как я писаю, я сам дам тебе этот чертов грош!

— Нейл абсолютно прав! — раздался вдруг голос Майкла.

Пререкания медленно затихали; все повернулись к нему с любопытством, потому что впервые слышали, чтобы он так заговорил — с гневом, страстью, как власть имеющий.