Теткины детки - Ольга Шумяцкая Страница 41

— Ну, раз у родины такие запасы, я спокойна за наше будущее. Иди открой!

Татьяна пошла открывать. Витенька с Аллой стояли на пороге, припорошенные снегом, какие-то очень новогодние, нарядные и торжественные. Вошли как обычно — с приседаниями и придыханиями. Алла сделала маленький книксен. Витенька бросился целоваться. Татьяна подставила щеку и отступила. Вертя круглой попкой, Витенька снял с Аллы шубку, выставил вперед огромную коробку с тортом.

— Рыжий прямо с утра бросилась в кулинарию. Как же так, к Ляленьке и без торта! Мы не так часто видимся! Простояла два часа. Вернулась без ног, просто без ног! Да, Рыжий?

Алла кивнула. Татьяна с удивлением оглянулась на Лялю. Ляля пожала плечами. Не водилось еще за Витенькой и Алой такого — чтобы и с тортом, и два часа в очереди. Что-то тут было не так. Прошли в комнату. Увидев Марью Семеновну, Витенька произвел горлом петушиный клекот, подбежал семенящими шажками к креслу, упал на колени и поцеловал край байкового халата.

— Мусенька! — задушевно произнес Витенька. — Мой добрый ангел!

Алла смотрела одобрительно. Ляля еще раз пожала плечами и ушла за своим пирогом.

За столом молчали. Арик налегал на водочку. Витенька нахваливал пирог: «Изумительный! Просто изумительный! Как давно, как непростительно давно я не ел, Ляленька, твоих пирогов!» Ляля кивала, как бы принимая похвалы к сведению. Рина осведомилась, сколько стоила Аллина шубка. Алла ответила, заев ответ куском колбасы. Татьяне казалось, что кто-то невидимый натянул между ними тонкую стальную нить — вроде барьера, не дающего приблизиться друг к другу. Вот сидят за столом десять человек. Они вместе жили. Они вместе дружили. Они вместе почти все пережили и почти все прожили. Они давно не собирались вместе. «Норка?» — спрашивает Рина у Аллы. «Норка», — отвечает Алла Рине. «Почем?» — спрашивает Рина у Аллы. «Столько-то», — отвечает Алла Рине. «О!» — говорит Рина. «Кому еще пирога?» — спрашивает Ляля. «Мне!» — говорят хором Арик, Витенька и Леонид и протягивают тарелки. «Что-то у нас не так, — думает Татьяна. — Какие-то мы больные. Неужели они ничего не спросят про Катьку или про Аркашеньку? А я? Я что-нибудь у них спрошу?» Ляля вносит торт и широкие черные чашки с золотыми пагодами и китайчатами в треугольных шляпах. Торт высокий, пышный, почти свадебный, украшен кремовыми кружевами и маленькими золотыми меренгами, похожими на церковные луковички. Витенька смотрит на торт с гордостью, как на личное достояние, поигрывает серебряной ложечкой, и глазки его влажнеют. С годами Витенька окончательно определился с контурами тела, будто прочерченными циркулем. Округлая попка, округлый животик, округлые плечики. И походка, и жесты, и движения маленького нежного ротика — тоже плавные, округлые, очень женственные. Алла, напротив, подсохла, стала похожа на ржаной сухарик. Татьяна голову готова дать на отсечение, что под столом Витенька держит ее за руку. Улучив момент, она бросает на пол ложку.

— Оставь! — говорит Ляля. — Я подниму потом.

Но Татьяна лезет под стол: Витенька держит Аллу за кончики пальцев, робко, как неуверенный ухажер, изредка поглаживая ее указательный своим большим.

— Ну вот что, ребята! — наконец говорит Витенька. — Мы с Рыжим подумали и решили — уезжаем! Положение очень, очень неважное. Сведения самые достоверные — скоро будем грызть одну вермишель. Лично мне просто страшно оставаться! — Витенька обводит компанию печальным выжидающим взглядом. Компания безмолвствует. — Так вот, уезжаем… — повторяет Витенька и добавляет безнадежно, уже не рассчитывая на всплеск родственного отчаяния: — Навсегда.

Ляля кашляет.

— Да, — говорит она. — Ужасно. Это мы от неожиданности оцепенели, прости. Куда решили?

— В Германию.

— Почему не в Израиль?

— Боже мой, Ляленька, ну что там делать, в Израиле?! В стране, где идет война! Это несерьезно.

— Ну, тогда в Америку…

— Нет, нет, только Европа! Прелестные старинные города, утопающие в зелени парков! Вековые традиции! Маленькие кофейни! И культура! Главное — европейская культура! Культура отношений, быта, театр, музыка…

— Цирк, — вклинивается Арик и опрокидывает в себя рюмашку. — Давай, Витька, на посошок!

Витенька теряется, но рюмку берет и даже делает маленький глоточек.

— Мы будем писать вам каждую неделю!

— Лучше каждый год. — И Арик коротко всхрапывает.

— Вить, — говорит Ляля. — А что ты там будешь делать? Тебе сколько сейчас, пятьдесят?

— Сорок девять, — сухо отвечает Алла. — Виктор будет работать. Он прекрасный специалист.

— Мы будем гулять, наслаждаться жизнью, есть прекрасные свежие продукты, общаться с интеллигентными людьми! — надрывается Витенька. — Мусенька! Родная моя Мусенька! Как тяжело, как невыносимо тяжело расставаться с юностью, с родными, с любимыми местами! Воспоминания! Что может быть прекрасней и грустней! В памяти мы сохраним этот теплый дом, эти стены, где всегда чувствовали себя своими, куда могли принести свои печали и горести!

Марья Семеновна слушает, мелко тряся седой головой.

Домой ехали тоже молча. Мокрый снег слепил ветровое стекло. Арик чертыхался. Тетка Мура испуганно на него поглядывала. Тетку Муру завезли первой. Леонид выгрузил ее из машины, поманил Татьяну. Татьяна вылезла.

— Куда? — удивился Арик. — Мы вас довезем.

— Спасибо, мы пройдемся.

— Ну, пройдитесь.

Шли не спеша. Татьяна крепко держала Леонида под руку. Этой зимой она уже падала три раза — один раз ногу подвернула, другой раз кто-то толкнул… Старая стала.

— Тебе грустно? — спросила она Леонида.

— Грустно? — переспросил он. — Почему? Смотри, у Катьки свет горит. Значит, дома уже. Как ты думаешь, выйдет она замуж за этого своего обалдуя?

— Выйдет, наверное. — Татьяна покрепче ухватилась за его локоть. — Я бы вышла. Чего ты так смотришь? Он мне нравится. Он на тебя похож.

В конце мая Витенька с Аллой уехали. Оказалось, что разрешение получено уже давно и даже место определено — малюсенький городок, у черта на рогах, правда, где-то в горах, но, говорят, изумительной красоты, с пряничными домиками на ратушной площади и старинной крепостью на холме, которую лет эдак тыщу назад один немецкий князек отбил у другого вместе с молодой женой — не то Сигизмундой, не то Брунгильдой. О Сигизмунде с Брунгильдой Витенька рассказывал с упоением, как о личной заслуге. Все остальное вызывало большие сомнения. А главное — вопрос, «Что делать?». Скучища в этом городке намечалась редкостная. Но Витенька не был бы Витенькой, если бы кому-то в этом признался. Все, что принадлежало ему, — даже чужой скучный пыльный городок на краю Европы, — предполагало наличие его, Витенькиного, личного знака качества. Счастливая особенность организма, считала Татьяна, всю жизнь сомневавшаяся во всем, что касалось ее жизни, ее решений, ее свершений, ее успехов. Ну не видела она этих успехов. Что поделаешь? Вернее, видела, но сомневалась — так ли уж они успешны, эти успехи? Леонид ругался, говорил, что она себя недооценивает, и вообще, что это за самоуничижение такое, что за позиция — я хуже всех, и платье у меня самое дешевое, и квартира самая бедная, зато комплексов хватит на десятерых? Комплексов и правда хватало. «Поедем на метро», — говорила Татьяна, когда они собирались куда-нибудь большой компанией. «Зачем? Арик за нами заедет». — «Не хочу. Что они вечно нас возят, как бедных родственников? Ты заметил, какой он стал самодовольный? Он как будто ищет все время, что бы такое гадкое сказать. Катьку обидел». — «Правда? Я не заметил». Эта способность Леонида не замечать того, что было для Татьяны так важно и так болезненно, злила ее чрезвычайно. А Арик… Он ведь действительно стал самодовольным. И Катьку обидел. Сказал, что такие бабушкины платья носят старые девы. Намекнул сразу и на то, что у них денег нет прилично одевать дочь, и на то, что в двадцать четыре года можно было бы уже и замуж выйти, а так вроде и не берет никто. Катька потом плакала полночи. И что самое гадкое — неправда. Берут, и еще как. Катька — дурочка. Ей за них обидно. Что их унижают. Катька — маленькая, несмотря на свой столь преклонный двадцатичетырехлетний возраст. Не понимает, что у Арика свои комплексы. Не было бы комплексов — не лезли бы из него эти червяки. Комплексы бедного мальчика из Мариуполя, всю жизнь кому-то — и, главное, себе — доказывающего свое право на первенство. Комплексы, не понятные ни Катьке, ни его собственному сыну Аркашеньке. Кстати, Катькиному обалдую совершенно наплевать на то, как она одета. И этим он Татьяне чрезвычайно мил.