Отворите мне темницу - Анастасия Туманова Страница 41

– Да помолчи ж ты, дурень! С ума сбесился! – всполошилась Фимка. – Никита Владимирыч, батюшка, не слушайте вы его, обалдуя… от радости чушь порет! Экую глупость, прости господи, сболтнул… Вот ей-богу, не пойду за него!

Тут уж Закатов рассмеялся:

– Федька, ты и впрямь не дури, остолоп! Нет уж… хоть и жаль. Кобыла очень хороша… Что ж, ступайте. Домой уж заполночь будете.

Федька и Фимка на прощанье снова поклонились Закатову. И долго стояли на дороге, взявшись за руки и махая вслед. Наконец, две фигурки пропали в темноте, а тарантас, скрипя всеми осями и спицами, начал тяжело взбираться на холм.

– Я сойду, Кузьма, ты осторожнее, гляди. – Закатов выбрался из древнего экипажа и зашагал по дороге. Месяц светил сбоку, и рядом с Никитой бежала его длинная тень. Поле было полно тумана, в котором стрекотали кузнечики, и в этой бесконечной песне Никите чудилось что-то древнее, таинственное, скифское. Небо очистилось совсем, и звёзды, по-весеннему крупные и низкие, казалось, можно достать рукой с вершины холма. Несколько раз через дорогу, вынуждая Кузьму креститься, бесшумно перелетали совы. Остро и свежо пахла молодая трава. Со стороны дальнего болотца тянуло сыростью, и от этого терпкого запаха, от лунного света, от прозрачных тучек, кружевной стайкой пересекающих светлый рог месяца, на душе у Никиты делалось спокойнее и тише. Он шагал рядом с тарантасом, полной грудью вдыхая ночной воздух, смотрел в забросанное звёздами небо, иногда улыбался, вспоминая радостные лица Федьки и Фимки и то, как они бежали за ним вслед две версты, чтоб не остаться неблагодарными, и то, как Федька на плечах нёс невесту через болотце…

«Нет… нельзя было отказываться от должности!» – думал Никита, чувствуя, как горячо и весело, словно в юности, колотится сердце. – «Плевать на соседей, что тебе с них?.. Ты даже в карты к ним никогда не ездишь играть, и говорить тебе с ними не о чем! Всегда тебя считали опасным дураком – за то лишь, что книги из губернии выписывал да мужиков драть не велел… Конечно, затея с мировыми пустая, ничем мы не поможем: насильно землю не отберёшь и мужикам не отдашь. Тут по-другому нужно. Дай Бог, чтобы в правительстве поняли это, наконец, иначе дождутся нового Пугачёва… Но ты, брат Закатов, изволь делать то, что должен… и будь что будет, прав Мишкас его Аврелием! В конце концов, согласись стать мировым не я, а Агарин – что сталось бы с этой парой, Федькой и Фимкой? Да разве бы Агарин стал с ними возиться? Даже и на двор к себе Федьку не пустил бы… Он мужицких старост с земельными делами по нескольку недель кряду принять не может, а тут… Так что, верно, к лучшему, что я в мировых оказался? Даже если бы вся моя деятельность свелась лишь к этому… если всё, что я смог бы – вытащить из-под замка Фимку и вернуть её жениху… Да только ради этого стоило согласиться на должность! Двое человек теперь счастливы, а без тебя ничего бы не вышло! Так что не серди Бога, Закатов: и ты не зря небо коптишь!»

Никита глубоко вздохнул, только сейчас заметив, что широко улыбается и Кузьма с козел поглядывает на него с большим интересом. Смутившись, Никита замедлил шаг. Поотстав от тарантаса, наклонился, сорвал лист лопуха, тяжёлый от росы, и вытер им разгорячённое лицо.

«Вот бы написать об этом…. Написать Вере!»

И тут же он привычно одёрнул себя:

«Совсем свихнулся… Вздумал хвастаться непонятно чем… и не стыдно тебе, Закатов? Кабы ещё впрямь какой подвиг совершил, а то, глядите вы: доложил несчастной дворовой девке, что она свободна – будто она и сама того не знала! Скользкий, однако, тип этот Казарин… И экономка у него… Зачем ему вовсе экономка при такой бедности? Ведёт себя, как хозяйка имения, со мной даже спорить не побоялась! Хороша, как царица Савская… как только мадам Казарина такую особу в доме терпит? И где же я, чёрт возьми, мог слыхать эту фамилию? Так и вертится в мозгу, а вспомнить невмочь… А Наяда хороша! Какая стать, ноги какие! Жаль, не было времени осмотреть её как следует… Впрочем, только расстраиваться зря. Всё равно не купить. Прав Федька, уморят её в этой грязи!»

Впереди замаячило круглое пятно света.

– Гляньте, барин! – возвестил Кузьма, приподнимаясь на козлах. – Никак, Дунька в дозор вышла? Будет вам сейчас на орехи!

«Значит, Маняша всё же спит.» – с облегчением подумал Закатов, ускоряя шаг. Навстречу в самом деле двигалась Дунька с фонарём в руке.

– Хороши, барин, нечего сказать! – объявила она, поравнявшись с тарантасом. Жёлтый свет обдал её круглое, насупленное лицо. – Нешто не знаете, какие времена сейчас? Другие господа боятся из дому нос высунуть после сумерек-то! Никита Владимирыч, как не совестно? На кого Маняшеньку оставите, коли чего?! Могли бы и заночевать у тех Казариных, коли уж припозднились! Обещались ведь глупостей не делать!

– Дунька, вот ей-богу, эта – последняя в жизни. – усмехнулся Закатов. Неожиданно заинтересовался. – А что, если бы я не появился, – ты бы так и шла до самого утра мне навстречу с фонарём?

Дунька только фыркнула и, по-солдатски развернувшись посреди дороги, молча зашагала назад. Тарантас покатился следом. Закатов догнал Дуньку, пошёл рядом.

– Маняша сильно расстроилась?

– Понятно дело, плакали… Уж насилу-насилу я их уговорила в постельку лечь да сказку послушать! Да вы-то хороши: обещали ведь, что рано воротитесь! Дитятю-то обманывать вовсе грех! С вас и Богородица за это спросит!

– Ладно, Дунька, виноват… Право слово, виноват, прости великодушно. – полушутя, полусерьёзно покаялся он. – Так уж вышло.

– Дело-то сделали? – ворчливо осведомилась Дунька. – Аль попусту время стратили?

– Да, кажется, всё решилось. До чего же противный этот Казарин! Прямо как этот… из твоей сказки… Дикий Кур! Я тебе клянусь – вылитый!

Дунька тихонько рассмеялась. Подобревшим голосом сказала:

– Курник как раз нынче я делала. Будете? Аль вас у Казариных покормили?

– Голоден, как волк. – сознался Никита. – Давай свой курник. И щи, и полотки, и простоквашу, и… что там у тебя ещё?

– Сей минут, барин! – Дунька сунула ему в руки фонарь и понеслась по дороге к выступающим из тумана столбикам ворот. Закатов рассмеялся и, ускоряя шаг, зашагал следом.

* * *

– И всё же, господа, я не понимаю! – высокая худая барышня, взяв на отлёт папиросу, неодобрительно разглядывала стоящую на мольберте картину. Стриженые, вьющиеся волосы барышни воинственным нимбом топорщились вокруг головы. Чёрные глаза пренебрежительно щурились. – Я хоть в живописи мало смыслю да и, признаться, большого смысла в ней не вижу…

– Ольга Андреевна! – укоризненно перебил её Николай Тоневицкий, который стоял у окна и поглядывал вниз, на солнечную Полянку. – Вы ведь обижаете нашу хозяйку! Варвара Трофимовна…

– А что, госпожа Зосимова обижается на правду? – надменно приподняла брови Ольга Андреевна. – Вот уж глупо и пошло, надо вам сказать! Ведь любой труд, Тоневицкий, должен пользу приносить! А от пустых картинок пользы мало! Жаль только, что кое-кому…