Стрекоза летит на север - Юлия Климова Страница 41

– Похоже, Эдита Павловна и не подозревает о том, какую внучку ей послал Господь. Ты – крепкий орешек, Анастасия… – Его губы тронула добрая улыбка.

Я тоже улыбнулась – мне требовалась похвала того, кто ко мне относился хорошо. Стоящая похвала.

На улице я расслабилась, подняла голову к небу и посмотрела на белоснежные пушистые облака. Вдох, выдох, вдох, выдох, и рука сама потянулась к мобильному телефону.

– Добрый день, Клим.

– Ты обещала никогда не звонить мне.

– Я солгала.

– Забавно. Чего хотим на этот раз? – Он был холоден, но все же продолжал развлекаться.

– Три года назад вы приехали в деревню, где я жила, и положили мне под подушку ожерелье и фотографию. Я хочу сказать вам спасибо за это, – тоже холодно и тоже развлекаясь, ответила я. Здравствуй, враг. Здравствуй! Да, я уже не ребенок, и – да, я прекрасна, черт вас подери! Не ожидали, Клим? Думали, я дуреха? Самая обыкновенная восемнадцатилетняя дуреха, над которой вы будете смеяться? Не выйдет…

– Ты молодец, – услышала я спокойный голос Шелаева. – Я знал, что ты не успокоишься и отыщешь нужную дорогу. Не только Эдита Павловна сделала на тебя ставку, но и я тоже.

Он путал меня, вновь лишал уверенности в себе, и я, собирая остатки сил, спросила:

– А теперь вы ответите на мои вопросы?

– Приезжай ко мне домой.

– Нет, давайте встретимся на нейтральной территории.

– На нейтральной территории, – усмехнулся он. – Это тебя в частной школе научили грамотно вести переговоры? Брось, я все равно тебя съем, так какая разница: годом раньше или годом позже?

Вряд ли после таких слов стоило улыбаться, но мои губы сами растянулись в улыбку. Похоже, я наконец-то заняла свое место на шахматном поле, не знаю, как называлась моя фигура, но она точно была способна участвовать в судьбоносной комбинации «шах и мат». Я почувствовала удовольствие от игры, в которую меня втягивал враг семьи Ланье, и изумилась собственным ощущениям.

– Где вы живете?

* * *

Распахнув дверь, Шелаев пропустил меня вперед.

– У кого была? – спросил он сразу.

– У Виталия Петровича Акимова, – ответила я.

– Понятно… Проходи, раздевайся.

Если бы на дворе стояла зима, то вот это «раздевайся» прозвучало бы уместно, оно бы неплохо сочеталось с пальто, шапкой и сапогами, а так… Я оглянулась и встретила иронию в серых хищных глазах. «Я же не виноват, что теперь тебе восемнадцать», – красовалась надпись на лбу Шелаева.

– Спасибо, пожалуй, я останусь в футболке и джинсах, – нарочно задержав взгляд, бросила я и гордо прошествовала в кухню.

Хотя я увидела лишь часть квартиры, она мне сразу понравилась. Ничего помпезного, никаких золотых подсвечников, напольных ваз или хрустальных люстр – просто, небрежно и тем уютно. Такое жилье очень подходило Шелаеву – это была его атмосфера.

– Ты хотела меня поблагодарить… Давай начинай, я всю ночь не спал, и надеюсь, наша беседа не займет много времени, – улыбнулся он, устраиваясь на противоположном стуле.

На лице моего врага присутствовала усталость, которую подчеркивали небритость и короткие морщины в уголках глаз.

– Как к вам попало ожерелье? – спросила я, надеясь на самый обыкновенный ответ. Мои нервы уже сдавались, и я вряд ли бы нашла в себе силы для еще одной дуэли.

– Твоя мать забыла на тумбочке. На следующий день погибла, а я сделал вид, будто его у меня нет.

– Почему?

– Анастасия, – укоризненно произнес Шелаев. – Это неправильный вопрос, – Клим подался вперед, подпер щеку кулаком и стал смотреть на меня пристально. – Хотел разобрать его на камушки и продать по частям.

Хорошо, что я научилась определять его шутки, а то бы округлила глаза и упала со стула.

– А зачем вы привезли его мне? Я же могла потерять такую ценность.

– Во-первых, ты никогда бы не потеряла ожерелье своей матери, для этого прилагалась фотография. Во-вторых, если бы ты его все же потеряла, то я был бы последним человеком на земле, которого это расстроило.

– А может, вы просто хотели сделать мне приятное? – поддела я.

– Не обольщайся, – улыбнулся Шелаев.

– Тогда зачем вы дождались моего дня рождения?

– Люблю спецэффекты.

– А зачем после вальса вы спросили, как оно оказалось у меня?

– Было любопытно, скажешь ли ты правду.

Я встала, сделала несколько шагов, развернулась и прислонилась спиной к стене. Злость проклюнулась в душе… Вся боль, которую я испытала за эти годы, сосредоточилась на Климе Шелаеве. Он играл мной, хотя я не сделала ничего плохого… Он играл мной, даже когда мне было всего тринадцать лет, когда я жила с тетей Томой и не знала добра и ласки…

– Вы ненавидите семью Ланье, но…

– Хочешь спросить, за что? – Он тоже поднялся и подошел ко мне близко. – Полагаю, Виталий Петрович рассказал тебе о том, что мой отец любил твою мать… Иначе ты не примчалась бы ко мне выпытывать подробности. Но, думаю, он умолчал о том, что после аварии Эдита Павловна пустила по ветру бизнес моего отца, и позже мне пришлось собирать все по крохам. Смерть любимой женщины, разорение… Он умер от инфаркта спустя два месяца. Скажи, Анастасия, могу ли я испытывать нежные чувства к твоей бабушке?

– Это ложь, она не стала бы…

– Стала.

– Не стала…

– Стала.

– Вы собираетесь мстить?

– Ты меня спрашиваешь об этом через двенадцать лет после случившегося? – Улыбка Шелаева стала тонкой. – Нет, о мести я мечтал очень давно, теперь я получаю удовольствие от другого, мне нравится наблюдать… Я больше не кидаю камни, я их собираю и передвигаю… И у меня есть ты – Анастасия Ланье.

– О нет! Вы заблуждаетесь! Я не принадлежу вам и не собираюсь двигаться в заданном направлении!

– А я больше не собираюсь задавать тебе направление, – резанул Шелаев, и черная прядь волос упала на его лоб. – Ты свободна – иди.

– И пойду.

– Иди.

– И пойду!

– Иди. И порадуй чем-нибудь любимую бабушку уже сегодня.

С каким же удовольствием я хлопнула дверью! С какой поспешностью понеслась домой! «Я – Ланье, Ланье, Ланье», – твердила я, назло, но в душе эхом отдавалось жесткое, не терпящее возражений: «У меня есть ты… У меня есть ты… У меня есть ты…»

– Нет, Клим… как вас там по батюшке? Я не стану вашим оружием… никогда.

* * *

Мое появление вызвало у Эдиты Павловны легкое недоумение. Так врезаются в стекло слепые шмели, так парашютистов несет на деревья, так булыжник летит со скалы в пропасть, подпрыгивает и опять летит… Мои волосы спутались, на лбу выступили капельки пота, во рту пересохло, рядом со мной можно было смело вешать табличку «Умалишенная. Одна штука». Но на пороге комнаты я взяла себя в руки.