Путь к сердцу. Баал - Вероника Мелан Страница 41

Баал какое-то время смотрел на них – красные были квадратными, синие – округлыми, – наклонился, бросил в корзину синий. Прочел в блокноте слово «веник», покатил тележку дальше.

Все планы наперекосяк.

На работу придется ездить издалека – полтора-два часа в одну сторону, но это не самая большая из бед. Спать придется на жесткой кровати, жрать что попало, жить без камина, душа и телевизора, как-то объяснять друзьям, почему почти все время недоступен по телефону… Хотя, он зачастую ведет себя, как отшельник, – те не удивятся. А вот Начальник неудобные вопросы задавать начать может – эту мысль Регносцирос откинул с пометкой «возможно, пронесет».

И так целых две недели?

Еще до веника он наткнулся на отдел женского белья. Какое-то время почти что неприязненно разглядывал сваленные в кучу с пометкой «распродажа» разноцветные труселя, затем шагнул вперед, стиснул зубы и принялся перебирать уцененку.

Совсем как заботливый папаша.

В куче ему ничего не приглянулось – то форма не та, то какой-то школьный фасон, то зачем-то кораблики, то и вовсе как будто сшитые для лохудры; он переместился к стендам с зажимами, где висели готовые, к радости и облегчению, кружевные комплекты, и сгреб все, что висело в первых четырех рядах.

Сама разберется с размерами.

Что там еще в списке? Из шестисот пунктов осталось всего пятьсот? Таким макаром он проваландается в магазине до глубокой ночи, а тележка все полнится барахлом.

Сжав зубы, он двинулся дальше.

Баал никогда не курил дома – негласное табу. Только в машине или на улице, в помещениях редко, если только в чужих. А теперь смолил, сидя в кресле перед камином, морщился, думал. Заехал, чтобы собрать кое-какую одежду и… завис.

Существовал еще один вариант – без двух недель. Можно было бы проводить Алесту на Танэо через Портал. Пройти через бабку, дать той на лапу, чтобы молчала, отыскать карту Равнин и отправиться в поход к границе ее земель. Вот только было одно «но».

Еще в те далекие времена, когда Дрейк впервые заговорил о незнакомом, полном монстров мире, он упомянул, что огнестрел с собой туда брать нельзя. Были, мол, у них времена, когда пистолеты и автоматы наличествовали, но спустя десятилетия и пару катаклизмов их с целью сохранения мира уничтожили. И с тех пор только ножи, щиты, мечи – сплошной, как говорится, антиквариат.

Но без огнестрела справиться с кошками и жралами будет непросто. Он дерется хорошо – ладно, а вот Алеста плохо и неумело. Его одного не хватит, если нападут кучей. Трех или четырех он, положим, убьет, а если больше? Что, если кошки умнее, чем ему до того казалось?

Жаль, что так ничего не разузнал про «солдат» – теперь бы они пригодились. Вот только ни средства связи с ними, ни способа управлять или командовать – до этого жили, обмениваясь жестами, на доброй воле и взаимной выгоде. Да, попросить бы, чтобы «проводили», вот только где найти, как просить?

А если не «солдаты», то могли бы помочь свои. Рен Декстер, например, или тот же Аллертон – оба хороши с мечами, оба вылеплены для ближнего боя и отлично тренированы, – если взять с собой сразу двоих, то шанс дойти до границы есть. Большой или нет – вопрос, и риск (куда бы ему деваться?) присутствовал. И как объяснять друзьям нужду в подобной миссии? «Я спас от наказания девку, давайте доставим домой? Нет, Дрейк не знает…» Доставят, помогут, вот только… Вот только не чувствовалось пока в этом плане правильности, да и острой необходимости, в общем, тоже. А, может, она вообще не хочет возвращаться, эта пресловутая Алеста?

Вот взял же грех на душу.

Спохватившись, что так и продолжает сидеть перед камином с истлевшим бычком в руке, в то время как гостья в далекой хибаре продолжает (на радость залетным) прозябать одна, Регносцирос чертыхнулся, бросил окурок в камин и поднялся с кресла.

* * *

Ей встречались разные люди, все по большей части доброжелательные и воспитанные. Говорили то, что другие хотели услышать, вели себя тактично, улыбались «впопад», поддерживали на словах, хлопали, если нужно, по плечу.

Люди вообще любят называть себя «доброжелательными». Спросил «как ты себя чувствуешь?» – добрый. «Чем тебе помочь?» – заботливый. «Принести/унести/подсказать?» – внимательный, чуткий. «Дать тебе совет?» – понимающий.

Мать выстроила за дочь планы на дальнейшую жизнь – желала добра. Хельга подначивала колкими замечаниями – желала сестре поднабраться ума, то есть тоже желала добра. Отец не вмешивался и по большей части молчал – тоже хотел, как лучше, чтобы у дочери не возникало проблем – по-своему желал хорошего.

И только один человек в этом мире никогда ей ничего не желал и не спрашивал – темноволосый незнакомец. Не задавал «добрых» вопросов, не интересовался «тепло ли/холодно ли ей?», не выказывал показной заботы – просто делал. Дважды не убил сам, дважды увел от тех, кто мог убить после.

Он не говорил – он делал.

Здесь, в этой темной комнате, на окраине чужого мира понятия «хорошо» и «плохо» в голове Алесты медленно смещались.

Дождь прекратился. Сырое одеяло она откинула в сторону – в спальне и так душно; окно не открывалось – заело щеколду. За стеклами темень, тишина, в доме и того тише. Лежа на жесткой кровати, на застиранных до серого цвета простынях, Аля водила пальцами по шершавой стене и размышляла – о жизни, о судьбе, о человеке с длинными волосами.

Как странно, что она встретила его уже дважды – как будто стрелка компаса сводила их вместе. Да, при неблагоприятных обстоятельствах, да, неудачно, но ведь сводила. Может, не зря? И как получилось, что тот, кто, казалось бы, должен был оказаться злее всех других, на деле имел чуткое и щедрое на благие поступки сердце?

Да, рычал – дикий, – норов у него такой. Да, грубил, часто отмалчивался – нелюдимый. Но ведь не злой. С виду страшный, гневливый, необузданный, а внутри… правильный и чуткий.

Это другим, наверное, кажется, что с таким лучше не связываться – ведь внешность, ведь профессия, да и как зыркнет, мало не покажется, – а на деле с ним мирно и спокойно, как в собственной уютной будочке. Пусть некрашеной и неказистой, но надежной и крепкой, как скала.

Его, наверное, много обижали когда-то, – решила она для себя, слушая, как стекло снаружи царапает ветка клена, – и не любили никогда. Не могло быть так, чтобы он не открывался хотя бы когда-то, кому-то. Просто недодали тепла и света, просто не обнимали и не заботились, оттого и напускная грубость – для защиты. Так многие себя вели – раненые, – чтобы защититься, чтобы не дать боли проникнуть внутрь – она читала о таком в учебниках по психологии.

И, значит, нужно просто ему «додать».

Подумала и обняла мысленно. Укутала золотым светом, накрыла заботой, принялась напитывать любовью.

«Вот и сердце ожило, – подумала, засыпая, – и как хорошо, что здесь никто не ограничивает Любовь во времени…»