Путешествие дилетантки - Ирина Карпинос Страница 41

– У меня вылетело из головы, что Мышкин – траблмейкер! Он продюсирует беды даже из самых лучших побуждений! – едва сдерживая слезы, ответила Саша. – Я не сяду в машину без кондиционера в 40-градусную жару! Через почаса меня из нее вынесут.

Семен Павич недовольно посмотрел на гастролерку. Трудно было поверить, что еще вчера вечером он восторженно говорил, что концерт Александрины – лучшее, что ему довелось слышать за все годы эмиграции. Семен вышел из мерседеса, пересел в едва оживший автомобильчик и через несколько минут вернулся весь в испарине под кондиционер на свое водительское место.

– Да у них нормально! Совсем не жарко! Но если ты такая привередливая, мы сейчас поедем повыше в горы, и там тебя высадим.

Через полчаса мерседес остановился. Погода в горах действительно изменилась вплоть до того, что стал накрапывать дождь. Саша смирилась со своей участью и пересела в автомобильчик. Леопольд ударил по газам, Анчарова оглядела окрестности и стала читать молитву: ведь это наши горы, они помогут нам! Горы были не наши, а колорадские, но сути молитвы это географическое обстоятельство не меняло.

– Ну что, через шесть часов мы будем в столице мормонов Солт-Лейк-Сити? – весело поинтересовалась Саша.

– Размечталась! – мрачно ответил Леопольд. – Батарею надо покупать еще одну и менять их через каждые два часа. Одну ставить на подзарядку, другую – в машину. Поняла? А заряжается эта штука несколько часов, и только в местах, где есть стационарное электричество. Так что как бы нам не пришлось ночевать в придорожных кустах!

– Понятно. А я-то думала, что вы еще под денверским кустом починили чудо-автомобильчик, поменяв батарею. Кстати, Павичи знали, что сажают меня в непоправимо поломанную машину?

– А как же! Они ж автомобилисты!

Саша надолго замолчала. Колымага между тем миновала перевал и стала спускаться вниз. Дождь уже не накрапывал, солнце злобно светило прямо в лобовое стекло, в окна дул горячий ветер. Анчарова надеялась, что скоро они опять поднимутся в горы и решила, сцепив зубы, перетерпеть временные трудности. Но автомобильчик неумолимо двигался вниз и солнце шпарило все сильнее.

– Опять достоевщина какая-то! Почему стало так жарко?

– Потому что мы спускаемся в пустыню. Еще пару-тройку часов до заката и будет прохладней, – мило откликнулся с заднего сиденья Гоша.

– Хочу вас обрадовать, что заката я, судя по всему, так и не увижу. А Павичи знали, что мы будем ехать через пустыню?

– Конечно. Они живут в этом регионе уже 17 лет.

Саша больше не молилась горам, проклиная свою легковерность, траблмейкерство Мышкина и непробиваемую душевную броню Павичей.

– Эй, что у тебя с лицом? – закричал Леопольд. – Гоша, разговаривай с ней, она сейчас отключится! На первом же повороте я сворачиваю с трассы!

– Я вас предупреждала. Я всех предупреждала, – едва разлепляя губы, прошептала Анчарова и поплыла по волнам своей памяти.

Очнулась трубадурка под горным водопадом. На самом деле, это Гоша лил ей на голову холодную воду из своей лесной шерстяной шапки. Они стояли на привале, со всех сторон окруженном фастфудами. Придорожные забегаловки, символизирующие американский образ жизни, были заколочены до утра. Открытым для путников оказался только одиноко стоящий на отшибе туалет. Очнувшаяся поплелась к спасительному домику. Кондиционированный туалетный воздух окончательно вернул Сашу в себя. Анчарова понимала, что надышаться впрок, стоя вблизи ослепительно белых унитазов, выше человеческих возможностей. Она чувствовала себя дельфином-самоубийцей перед выбросом на берег. На берегу, то есть в загнанном автомобильчике, состоялся военный совет. Было решено ехать дальше до следующего привала. В качестве реанимационных мер Саше нацепили на голову Гошину шапку, обильно смоченную водой из умывальника. В этом головном уборе трубадурка была похожа на мокрое чучело. Но мужское большинство пришло к выводу, что мокрое чучело гораздо симпатичнее, чем дохлое чучело. И троица тронулась в путь. По дороге Гоша периодически мочил шапку и напяливал на голову Саше. Вода стекала ей за шиворот, но сознание слишком далеко не убегало. Вздыбленные над пустыней горы больше не радовали глаз своей живописностью, и Анчарова натягивала шапку на веки, чтобы не видеть садистскую ухмылку не желающего убираться за горизонт светила.

– Саша, а если нам все-таки придется ночевать при дороге, у тебя хоть есть во что переодеться? – спросил сердобольный Гоша.

– Сомневаюсь, – сквозь зубы откликнулась гастролерка.

– Ну да, я забыл, меня же Мышкин предупреждал. Просил взять для тебя что-то горнолыжное. Я его спрашиваю: «У нее джинсы есть?» А он мне: «Какие джинсы?! У нее полный чемодан гипюра! Я знаю, я сам его упаковывал!»

– Я же на гастроли ехала, а не на хождение по мукам! И ночевки в пустыне под кактусами мне даже в вещих снах не снились.

– А что ж тебе снилось, крейсер «Аврора»?

– Снега Килиманджаро. Правда, они, кажется, в Африке. Теперь я понимаю, что сон предвещал африканскую жару.

На следующей остановке Леопольд остался сторожить бесценную колымагу и заряжать батарею, а Саша с Гошей отправились на поиски кафе. На сей раз им повезло. Может, у каких-то оглянцованных девушек лучшие друзья – бриллианты, но Анчарова знала наверняка, что ее лучшие друзья – кондиционеры. Поэтому выйти из кафе трубадурка согласилась, только когда за окном стало, наконец-то, темнеть. Леопольда в условленном месте Саша и Гоша не нашли. Он был обнаружен неподалеку в весьма озверевшем состоянии. Оказывается, подкравшийся полицейский заставил Леопольда отогнать автомобильчик на другую площадку. И Леопольд, дабы не тратить энергию драгоценной батареи, толкал колымагу собственным туловищем, после чего непосильно устал и лег отдохнуть прямо на асфальт. Вероятность ночевки под раскидистым кактусом неумолимо увеличивалась.

Что было дальше, Саша помнит смутно. Они медленно ехали в ночи, не включая фар, на хвосте у каждой попавшейся освещенной машины. Но батарея все равно разряжалась слишком часто. На каких-то полустанках ее заряжали, потом опять меняли на другую – и так всю ночь. Саша периодически погружалась в нервную дрему, ей мерещились огромные колорадские жуки величиной с колорадские же горы. Анчарова вскрикивала, открывала глаза, и через распахнутое окно на нее сыпались звезды. Перед рассветом небо стало светлеть, и Леопольд не без злорадства произнес:

– Все могут расслабиться. Мы пересекли границу Юты. Еще совсем немного – и столица мормонов Солт-Лейк-Сити будет у нас в кармане. Если, конечно, окончательно не разрядится батарея.

Батарея проявила милосердие и, работая на последнем издыхании, помогла доставить путников к месту назначения. Над Солт-Лейк-Сити вставало мормонское солнце.

* * *

Саша проснулась около полудня в подвале большого дома. Она уже проверила, что в подвалах в жару наиболее прохладно и просила размещать ее именно там. Сердце выскакивало из груди и как-то по-особенному противно ныло. В зеркале отражалось тускло-зеленое лицо. «Хорошо, что концерт завтра, а не сегодня», – вспомнила трубадурка и с облегчением вздохнула. У нее была возможность провести целый день с другом-кондиционером в обнимку и подумать о том, что происходит. Эти гастроли изменили Сашины представления об эмигрантской Америке. Она один раз уже побывала в Штатах на закате перестройки, и в то ренессансное время ее концерты воспринимались совсем по-другому. Люди скучали по брошенной на реформаторский произвол ненавистной отчизне, и их ностальгическим настроениям были очень созвучны песни Александрины. Анчарова зачитывалась тогда американскими ночами прозой Набокова, новыми стихами Бродского, воспоминаниями Ивинской о Пастернаке и прочей, крамольной еще вчера, литературой. Все это в ССРе пока что не было издано и поглощалось трубадуркой взахлеб. Нынешняя же эмиграция, хлынувшая в Америку из постсоветских стран в 90-е и нулевые годы, стала гораздо более прагматичной и от слова «ностальгия» воротила нос. На худосочных книжных полках большинства новоприбывших по-хозяйски развалились собрания сочинений Донцовомарининых, вытеснившие с круизного лайнера современности элитарно-запретные плоды издательства «Ардис». Необратимо изменилось и чувство юмора новых «американских». Вернее, не изменилось, а скукожилось. Они больше ничем не напоминали персонажей Довлатова. Трубадурка позволяла себе пошутить, выходя на сцену: