Рубиновая верность - Светлана Лубенец Страница 41

Сначала мы старались не наглеть. Встречались в две недели раз. Но запретный плод сладок. Чем больше «нельзя», тем сильнее хочется. И мы расслабились. Я как-то выпустила из вида звериное чутье Назаренко и ничем не ограниченные возможности очень богатого и влиятельного человека.

Илья появился в дверях моей спальни почти в такой же момент, какой довелось лицезреть бедной Наташе. И почему нам всем без конца приходилось видеть то, что тщательно скрывается от посторонних глаз? Неужели на роду было написано? Сказать, что я испугалась, значит не сказать ничего. Я помертвела, но в тот момент не отметила, до чего все символично. Ситуация до боли повторяла ту, драматическую. И даже фамилия Наташи была Ильина. Ильина и Илья… Назаренко и Наташа… Когда я вспоминаю об этом сейчас, честное слово, шевелятся волосы…

Поймав мой сумасшедший взгляд, Назаренко прошел в комнату и молча уселся в кресло напротив нас.

– Ну что… будем стреляться… или как? – нарушил молчание Ленечка, пытаясь натужной иронией разрядить обстановку.

Илья, не удостоив его даже взглядом, обратился ко мне подчеркнуто спокойно:

– Это не входило в условия договора.

– Мы не обсуждали, чем я буду заниматься в своей собственной квартире, – ответила я, стараясь не дрогнуть голосом.

– Нам обоим было ясно, что ЭТИМ – не будешь. Я ЭТОГО не мог бы позволить.

– Ты что же, считаешь, что в жизни все совершается только по твоему позволению?!

– Та жизнь, которую я строю вокруг себя, должна быть такая, какой я хочу ее видеть.

К чести Ленечки надо сказать, что в течение всего непродолжительного разговора с Назаренко он предлагал ему оставить меня в покое и разбираться исключительно с ним по-мужски, но нам с Ильей не нужно было вмешательство третьих лиц. В конце концов, Зацепин вынужден был просто вылезти из постели, по-быстрому натянуть джинсы и застыть возле меня в напряженной позе, скрестив руки на груди. Всем своим видом он демонстрировал готовность к разрешению конфликта самым экстремальным способом из тех, что предложит противоположная сторона, но противоположная сторона по-прежнему делала вид, что мы в комнате только вдвоем.

– А ты никогда не задумывался, Назаренко, что я была с тобой вовсе не по твоему велению и хотению, а исключительно по собственному желанию? – раздраженно спросила я. – И была только до тех пор, пока хотела этого сама! Теперь обстоятельства изменились…

– Пока существует наш договор, никакие обстоятельства меняться не могут. – Илья был все так же убийственно спокоен и вежлив.

– Хорошо, что мы не записали его на бумаге и не заверили у нотариуса!

Назаренко презрительно улыбнулся:

– Мне всегда было плевать на гербовые бумажки с синими печатями. Нет ничего важнее договоренности со мной.

Я решила сменить тактику и очень проникновенно сказала:

– Илья, ты не можешь не понимать, что любовь не определяется договоренностью! Она или есть или… ее нет…

– Правильно ли я догадался, что ты меня не любишь?

Больше всего мне хотелось промолчать, провалиться сквозь землю и затаиться в ее мрачных черных глубинах. Хоть бы и навсегда. Возможности такой у меня не было, и я потерянным голосом сказала:

– Правильно…

– Повтори, – попросил он.

– Что?

– Скажи, что не любишь. Именно этими словами, чтобы я не мог как-то по-другому истолковать все, что сейчас происходит.

– Ну… мне кажется, все и так понятно…

– Рита!! – рявкнул он. – Говори!!! Ну!! Пока я…

Назаренко не закончил предложения, но видно было, что он на пределе: на виске билась жилка, а кончик носа побелел. Я сжала обе руки в кулаки, чтобы не дергались пальцы, и очень тихо произнесла:

– Я не люблю тебя, Илья.

Он согласно кивнул головой и констатировал:

– Ну… хотя бы… честно… Любишь его? – Назаренко указал подбородком на Ленечку, который в изнеможении от этой душераздирающей сцены уронил руки вдоль тела, уже больше не защищаясь от непрошеного гостя.

Мне оставалось только ответить:

– Да…

Илья шумно выдохнул и задал новый вопрос, то ли кривясь, то ли жалко улыбаясь:

– И считаешь, что все будет не так, как хочу я, а как вы распланировали тут… без меня?

– Мы ничего не планировали…

– Но сейчас уверены, что меня победите?

– Мы…

– Не нашлись еще такие, которые смогли бы, Ритка! – перебил меня Назаренко, и в его голосе зазвучал такой металл, что у меня от страха забились жилки не только на виске, но и под подбородком, и даже в паху. – Ты же знаешь, я с нуля начал свое дело, а теперь я есть то… что есть, потому что всегда побеждал. Я ошибался, да… бывало… Но никогда не проигрывал! У меня всегда все получалось! И вам меня не переиграть!

– Ты что же, собираешься заставить меня любить тебя силой?!

– Нет! Ха-ха! – Илья деревянно хохотнул. – Я помню… этот твой хмырь… говорил в тот раз, когда тебя бросал, что насильно мил не будешь. Он прав… Заставить тебя любить я, конечно, не могу, но в моих силах сделать так, чтобы ты никогда не была счастлива!

– Угрожаете, милейший?! – опять подал голос Зацепин.

– Нет… Я просто предупреждаю вас, что выйдет все равно по-моему. Так, как я только что решил…

– И что же ты решил? – с большой опаской спросила я.

– Скоро узнаете, – без всякой угрозы ответил Назаренко и как-то очень торопливо ушел, будто сбежал.

– Ну… и чего ждать? – спросил меня Ленечка.

Я помотала головой, не в силах говорить.

– Даже не можешь предположить, на что он способен?

Я вспомнила черепно-мозговую травму кондитера Филиппова, закончившуюся летальным исходом, а также жену Измайлова и ответила:

– На все…

– Но не убьет же?!

– Не убьет… но только потому, что уже убил бы, если бы это задумал. Он сделает что-нибудь похуже…

– Что может быть хуже?!

– Не знаю… Он, как и Сычев, не станет терпеть, что мы портим ему жизнь. Только Сашенька – жалкий слизняк по сравнению с Назаренко.

– Знаешь, мне вполне хватило и того, что устроил твой Сашенька!

– Так брось меня опять, брось!!! – разрыдалась я, упав лицом в подушку. – Ты меня все время бросаешь!!

Целый месяц мы с Ленечкой провели в нечеловеческом напряжении, ожидая нападения со всех сторон и подвоха абсолютно ото всех, кто отваживался к нам обратиться по какому-нибудь вопросу. Я отскакивала от покупателей как от зачумленных, а на грубость Зацепина (который не умел грубить в принципе) пожаловались главврачу две медсестры и одна пациентка с язвой двенадцатиперстной кишки.