Кроткая заступница - Мария Воронова Страница 41

– Послушайте, у вас было время до приезда полиции, почему вы не с… то есть не ушли с места преступления? – спросил Вася азартно. – Врачебный долг исполнил, что ещё надо?

Голлербах поморщился.

– Как-то неловко было тело оставлять. Какой-никакой, а всё-таки человек. Я ж не знал, как он попал к нам, легально или нет, есть ли документы у него при себе.

– Н-да…

– Ладно, а чего ж про женщину молчали? Может, мы б её по горячим следам нашли?

Наступила очередь Лизы фыркнуть.

– А что? Или мы не оперативники? Так почему молчали-то?

– Понимаете, – Голлербах вздохнул и замялся, видимо, подыскивая правильные слова, – я не одобряю постыдный самосуд, но имею все основания полагать, что у неё была веская причина напасть на Пушкаренко. Если он делал с ней то же, что с Христиной, я не могу осуждать её. Она обещала прийти с чистосердечным признанием, и я не хотел ей его портить.

– Нет, ну блин!

– Василий! – цыкнула Ирина Эльханановна, а Лиза только развела руками.

Слов не было.

– Действительно, как-то это… – сказала адвокатесса растерянно, – крутовато.

Лиза, нахмурившись, внимательно смотрела на Голлербаха. Кажется, здравомыслящий человек, доктор наук, и вдруг такая щенячья наивность. Благородство, граничащее с идиотизмом, она готова была ему простить, зная, что в критических обстоятельствах человек может проявлять не только худшие, но и лучшие стороны натуры, но как можно было с доверчивостью младенца вверить свою судьбу в руки совершенно незнакомой женщины?

Может быть, посади она его в камеру, Максимилиан Максимилианович развязал бы язык гораздо раньше, но всё равно – терпеть допросы, обыски, подписку о невыезде ради того, чтобы чужой тётке скостили годик-другой за чистосердечное признание?

Она сухо проинформировала Голлербаха, что его молчание в судьбе женщины ничего не меняло, явку с повинной ей всё равно бы засчитали, но если бы он сразу сказал правду, на месте преступления можно было целенаправленно поискать следы присутствия таинственной незнакомки и зафиксировать их. Вполне возможно, это мало что дало бы в плане розыска дамы, но позволило бы не числить Голлербаха единственным подозреваемым.

А теперь как докажешь? Искать женщину – даже не то что иголку в стоге сена, а иголку в горе других иголок. Одна надежда на киевских оперативников – возможно, те не поленятся нарисовать картину жизни Пушкаренко, со всеми его знакомыми, среди которых Голлербах, если повезёт, опознает женщину. «А хоть и опознает, это мало что даст, – грустно сказал внутренний голос следователя Фёдоровой, – доказательства теперь ищи-свищи… Максимилиан этот, придурок, вместо того чтобы над трупом прыгать, лучше бы задержал даму до приезда полиции. Врачебный долг у него, видите ли! Эх, не зря Марк Твен говорил, если бы у меня была собака такая же назойливая, как совесть, я бы её отравил…»

– Таки мы вам верим, но доказательства где взять? – подытожила Ирина Эльханановна. – Будем думать, дорогие мои, будем думать.

* * *

– Господи, неужели всё? Самому не верится…

Пока старенький компьютер в маленькой ординаторской оперблока включался со скрежетом и жужжанием, Руслан прикидывал в уме формулировку протокола операции, представляя, что его мозг после восьмичасовой работы у стола издаёт аналогичные звуки.

Тут впорхнул Колдунов, свежий и весёлый. Напевая, он включил воду и подставил голову под кран. Пару лет назад титаническими усилиями санитарного врача в оперблоках установили душевую кабину, и доктора блаженствовали, пока старые трубы не прогнили, а менять их было дорого, да и, на взгляд администрации, незачем, врачи могут и по уши в крови перемазанные ходить. На качество работы не повлияет.

– Здесь мы прошли за так на четвертак, за ради Бога… – пропел Ян Александрович, вытираясь древним вафельным полотенцем, коричневым от частой прожарки, с грозной надписью «ОБ».

– В обход и напролом, и просто пылью по лучу, – подхватил Руслан. – Слушай, Александрович, я уж не надеялся сам закончить…

– Ты молодец! Вот молодец, и всё! – Колдунов от души хлопнул Руслана по плечу. – Чисто, чётко, технично! А что просил поменяться, тоже молодец. Ставишь интересы больного выше собственных. Совсем ты взрослый стал, Руслан Романович.

Глаза Яна Александровича сияли, и Руслан вдруг понял: пожилой профессор действительно счастлив тем, что его ученик оказался способен самостоятельно прооперировать аневризму аорты, да ещё такую сложную.

Сам Руслан пока не чувствовал ничего, кроме боли в раненой ноге и тревоги за дальнейшую судьбу пациента. Никакого счастья от новой покорённой вершины профессионального мастерства он не испытывал и сомневался, что когда-нибудь сможет так радоваться собственным достижениям, как Колдунов сейчас радуется за него. Новая веха в карьере Волчеткина ничего не изменит в жизни Колдунова, между тем наставник сияет так, будто Руслан не прооперировал аневризму, а является его первенцем и только что родился.

«Всё-таки удивительный человек, – подумал Руслан, отыскивая в памяти компьютера какой-нибудь подходящий протокол, чтобы не печатать всё заново, – как умеет любить людей… Это редкий дар, ведь люди делают всё, чтобы любить их было невозможно, а Колдунов держится. В чём его секрет? Видит только хорошее, а когда не видит, полагает, что это хорошее просто слишком глубоко спрятано? Хотел бы я на шестом десятке стать таким же, как Ян Александрович…» – вздохнул Руслан.

– Пойдём в реанимацию чай пить? – предложил он, одновременно пытаясь подобрать слова для красочного описания аневризмы, чтобы, с одной стороны, не выходить за рамки казённого медицинского языка, а с другой – подбавить драматизма, дабы все заинтересованные лица поняли, с какими трудностями пришлось столкнуться в ходе операции.

Колдунов покачал головой:

– Не, домой поеду, упаду на диванушку. Христинка на землю предков намылилась, по-царски нас не угостит, ты тоже последнее время какой-то смурной ходишь, так что тусоваться смысла нет.

– Опа! – вскинулся Руслан. – Куда это она свалила?

– Фи, что за тон! – сморщился Колдунов.

– Что надо, то и за тон, – огрызнулся Руслан. – Втравила нас в историю и исчезла, молодец! Так и знал.

Брови Яна Александровича взметнулись вверх от удивления, и строгим тоном он заметил, что Христина – замечательная девушка, просто умница и молодец, и если он слушает руслановские поклёпы, то только потому, что надеется быстро рассеять его заблуждения.

– Она перед тобой лебезит всё время, вот ты и растаял, – буркнул Руслан, – и мама тоже. А мне так её угодливость всегда поперёк горла была. Ну и чем кончилось?

– Чем?

– Тю, как сказала бы твоя любимая Христина. Ты не в курсе? Макс по её милости подозревается в убийстве.

Руслан рассказал Колдунову о свалившемся на них несчастье.