Бегом на шпильках - Анна Макстед Страница 41

Не буду думать о работе. Не могу. Не хочу.

— Не хочу думать о работе, — шепчу я, пробуя мысль кончиком языка, будто горчицу.

— Ты что-то сказала? — спрашивает отец. Он начинает ерзать на стуле, и я вижу, что он сдался. Наконец, он негромко говорит: — Если вся эта катавасия с работой закончится плохо, — а, похоже, так оно и будет, — я мог бы надавить на кое-какие рычаги.

Думаю о том, что не хочу висеть мертвым грузом на отцовской шее: да еще так, чтоб ему пришлось на кого-то давить. Тем более он ведь не какой-нибудь там международный магнат и не сможет гарантировать, что обратной реакции не последует. И, тем не менее, улыбаюсь ему и говорю:

— Спасибо.

— Кнопка, — говорит отец. — Я ведь совершенно серьезно. Просто я не вполне понимал, насколько далеко все зашло. И могу сказать откровенно: я чувствую себя не в своей тарелке.

Снова улыбаюсь, глядя на его загорелое лицо и густые волосы. Он вздыхает, смотрит на свои швейцарские «Патек Филипп», затем — на меня.

— Очень жаль, что ты не рассказала мне обо всем раньше. Я улетаю домой через — сколько? — пять часов, но если бы я знал о серьезности ситуации, то, вне всякого сомнения, задержался бы подольше. Если хочешь, я могу позвонить своей секретарше, чтобы она поменяла билет…

Ага, только этого мне сейчас и не хватало.

— Пап, в этом нет никакой необходимости. И, все равно, спасибо. Слушай, тебе, наверное, пора ехать. Ты ведь не хочешь опоздать на самолет?

Отец легонько треплет меня за щеку.

— Итак, — начинает он свой речитатив. — Если ситуация с сокращением все же материализуется и тебе понадобится помощь моего адвоката, — ты ее получишь… этот парень чует запах подходящего дельца за двенадцать тысяч миль. Хотя я очень сомневаюсь, что даже ему… ладно, это уже не важно. Позвони мне завтра, хорошо? Я как раз переговорю с Кимберли Энн насчет того, что мы с тобой обсуждали. В любом случае, она наверняка свяжется с тобой насчет этой девочки.

Он немного медлит, словно в нерешительности, а затем добавляет, вроде как даже немного стесняясь:

— Если увидишь Тони, передавай ему мой самый сердечный привет.

Да уж, легко проявлять участие, когда живешь на другом конце планеты, за пол-экватора от проблемы. Обнимаю отца на прощание и еду на метро в свою контору.

Обеденный перерыв еще не скоро, и я пока не могу предстать перед Мэттом. А перед кем же я готова предстать? Перед Мел. Мы не виделись с того самого концерта «Маников». Тони я звонить не смею, но Мел наверняка с ним встречалась. И должна знать, допущена я нынче ко двору или все еще в ссылке. Мелкой рысью направляюсь к ней в гримерную. Сегодня генеральная репетиция в костюмах перед вечерним показом «Ромео и Джульетты» для прессы. В обычный рабочий день я уже давно корпела бы за столом, экспромтом отвечая на не терпящие отлагательства вопросы какой-нибудь троюродной сестры помощницы редактора журнала «Волнистый попугайчик» («можно нам билетики на сегодня?»).

Ну, и что с того? Я уже в той стадии утопления, когда приходит успокоение, и вода ласково убаюкивает своей прощальной колыбельной. Стучусь.

— Да-а! — раздается из-за двери. Заглядываю внутрь.

— Ой, привет, — говорит Мел. Сегодня ее приветствие не такое шипучее, как обычно.

Мел сидит на полу, — маленький призрак в одних трусиках, и ее пушистые, мягкие волосы саваном окутывают миниатюрное тельце. Она и в самом деле ужасно тощая, — сплошь кожа да кости, — и, без всякой на то причины, меня вдруг охватывает раздражение. Так и тянет крикнуть: «Посмотри на себя! Ты выглядишь омерзительно!» Но я этого не делаю.

— Как ты? — отрывисто произношу я.

— Нормально, спасибо, — отвечает она, отбрасывая волосы назад. — Передай липкую ленту, пожалуйста.

Кладу лейкопластырь в ее вытянутую руку и наблюдаю за происходящим. Разорвав на половинки целую кучу круглых, плоских ватных подушечек, Мел обложила ими сверху обе ступни: от лодыжки — и практически до пальцев. Когда я впервые увидела этот ритуал, то подумала, что она таким образом предохраняет ноги.

Помню, как Мел рассмеялась в ответ.

— Нет, просто у меня не очень хороший подъем, — объяснила она. — Ступни сверху плоские, совсем без выпуклостей. И когда я en pointe, [32]форма ноги получается неправильная, — вот преподавательница и посоветовала: «Давай-ка попробуем набивку». Режиссеру это так понравилось, что теперь мне запрещено появляться на сцене без нее. Набивка очень удачно подчеркивает изгиб ступни, и, вообще, так гораздо красивее. Не думай, я не одна такая, — очень многие делают то же самое.

Довольная безупречным качеством самодельных выпуклостей, Мел натягивает облегающие трико и снимает балетные тапочки с батареи.

— Ну-ка, продемонстрируй нам свои выпуклости, — поддразниваю ее я, когда розовые сатиновые ленточки уже затянуты вокруг ног. Она с улыбкой поднимается на носочки. — О боже, ты такая эффектная! — восторженно визжу я. Мел хихикает.

— Надо будет позвонить Тони, — говорит она вдруг. — Я ведь даже не послала ему «валентинку». Слишком много работы. Не то что у некоторых, — не будем говорить, у кого, — тех, кто только и делает, что порхает по разным Веронам!

Господи! Ведь я же напрочь забыла и о поездке в Верону, и о том, что 14-е февраля уже через два дня. Вернее, предпочла похоронить этот факт как можно глубже. Сегодня днем Мэтт с Джульеттой должны лететь в Италию. В ушах у меня звенит: правда, совсем по другой причине.

— То есть ты хочешь сказать, что… э-э, еще не звонила Тони? — говорю я, изо всех сил стараясь придать голосу легкомысленность.

— Мне кажется, он милый мальчик, — пыхтит Мел. — И он правда мне очень нравится. Но быть танцовщицей — это все равно, что быть монашкой!

Из дальнейших расспросов выясняется, что, начиная с пятницы, Тони звонил Мел беспрецедентное количество раз, — аж целых четыре, — а она так до сих пор ему и не перезвонила. И хотя бывшие пассии моего братца, вероятно, назовут это справедливым возмездием, я ему где-то даже сочувствую. Четыре звонка за пять дней. Практически моя годовая норма.

Несусь к себе в офис, где Белинда, к моему величайшему облегчению, сообщает, что Мэтт на совещании и пробудет там до пяти, после чего они с Джульеттой сразу же отбывают в аэропорт. Остаток дня проплывает довольно спокойно, и меня никто не трогает. Отбиваюсь от халявщиков, требующих журналистских контрамарок («пришлите мне по факсу балетную страничку из вашего „Еженедельника для строителей“, и тогда посмотрим, что можно для вас сделать»). Говорю маме то, что ей хочется услышать («Эти его бешеные восторги по поводу нового „меркурия“, — кабриолет, золотистый металлик, — и в самом деле какие-то ненатуральные: сразу видно, что он скучает по Хендону»). Не думаю о Крисе («Я не буду думать о Крисе, я не буду думать о Крисе, я не буду… и т. д.»). И не звоню брату (хотя вдруг, в эгоистичном порыве надежды, соображаю, что, раз Мел не отвечает взаимностью, Тони наверняка потребуется моя помощь: направить тропинку истинной любви прямиком к его двери).