Призрак в Монте-Карло - Барбара Картленд Страница 40

В чем же дело? Почему так получилось? Она не могла ответить на эти вопросы. Она знала, что Роберт изменился; что Роберт, чьи бурные, пламенные ласки сводили ее с ума, теперь был спокоен, его страстность улетучилась. Почему же она оказалась так слепа? Ей следовало бы постоянно быть начеку, чтобы сразу заметить первые признаки охлаждения. Зная, что никогда еще она не имела столько власти над ним, ей следовало бы проявлять особую осторожность.

Краем глаза она заметила свое отражение в старинном зеркале в золотой раме, которое висело на стене. С наморщенным лбом, со складкой между бровями, с опущенными уголками губ она выглядела старой. Она вызывающе вскинула голову — нет, с таким настроением мужчину не завоевать и не удержать при себе. Но в ее глазах оставалось испуганное выражение.

С тех пор как она обнаружила свою способность властвовать над мужчинами, Виолетта всегда первой разрывала любовную связь. Мужчины считали ее неотразимой. Именно она высасывала из них все соки, рядом с нею они теряли свою индивидуальность и, став для нее открытой книгой, надоедали ей. Ей никогда не приходилось бороться за мужчину и строить планы, как удержать его любовь после того, как она завлекла его в свои сети. Все получалось очень просто. Стоило ей улыбнуться — и он порабощен, стоило ей поманить его — и он радостно следовал за ней — иногда даже слишком радостно, чтобы ей приходилось приложить еще хоть какие-то усилия.

Но Роберт Стенфорд был другим. Она поняла это с первого мгновения, когда их представили друг другу на балу. Пригласив ее танцевать, он тихо спросил:

— Почему мы раньше не встретились?

Она посмотрела ему в глаза и ясно поняла, что он чувствовал в тот момент, какая буря эмоций скрывалась за этими словами, сказанными тихим, спокойным голосом. Она тоже спрашивала себя, как она могла так долго прожить без него, как она могла шутить и веселиться, когда его не было рядом. Когда зазвучала музыка и он обнял ее за талию, она поняла, что, отдавая себя в его руки, она дала согласие на нечто большее, чем простой вальс. И за время того танца, длившегося до рассвета, она твердо решила выйти за него замуж.

С тех пор мысли Виолетты были заняты только тем, что они с Робертом любят друг друга. Сначала она не знала, что он богат и занимает высокое положение в обществе. Ей ничего не было известно ни о его семье, ни о принадлежащем ему знаменитом старинном особняке, ни о его знакомых и друзьях. Естественно, она слышала о Шевроне, так как он являлся такой же неотъемлемой частью Англии, как Виндзорский замок, но она никогда не задумывалась над тем, кому принадлежит Шеврон, она представить не могла, какую роль он сыграет в ее жизни.

Много позже, когда они с Робертом уже были вместе, ее часто охватывало страстное желание сделать его своим пленником навечно, однако она понимала, что единственным препятствием на пути к достижению ее цели является Шеврон. Роберт так много рассказывал о своем доме, что она ясно поняла: это не столько родовое поместье, сколько часть его самого. Ей предстояло сразиться с Шевроном, за которым стояло то, чего она никогда не смогла бы дать Роберту: респектабельность, престиж, уважение людей его круга, восхищение его вассалов и — самое важное — детей.

Уже с самого начала Виолетта поняла, насколько трудна задача, которую она поставила перед собой, но она никогда не страдала недостатком отваги — своего рода духовного мужества, которое дает возможность смеяться над сплетнями и презирать моральный кодекс ограниченного условностями бомонда. Но чем больше она узнавала Роберта, тем яснее понимала, как много для него значат традиции. В юности она восстала против напыщенной помпезности, отличавшей дом ее отца в Линкольншире. Но у Роберта не было ни малейшего желания восставать или отдаляться от всего, что олицетворял Шеврон.

Его дом так и стоял у нее перед глазами, так как она сама выросла в такой же атмосфере. Арендаторы, из поколения в поколение служившие Большому дому, слуги, чья жизнь в течение многих веков была связана с одной и той же семьей и чьи должности переходили от деда к отцу, а потом — к сыну. Расположенная в парке церковь, которая существовала на пожертвования владельца поместья и в которой была огромная резная скамья, поставленная в стороне специально для хозяина.

В поместье были и ферма, которая снабжала всех домочадцев молоком; и сады и огороды, откуда поступали свежие фрукты и овощи; и прачечная, где начинали работать молоденькие девушки; и конюшни; и плотницкие мастерские; и контора — все это образовывало отдельный мир, государство в государстве, где все были объединены одним интересом, одной целью: служение Большому дому.

Стоило только подобным частям, ничего не значившим, если рассматривать их по отдельности, объединиться, как они превращались в грозную силу. Большой дом был тем самым общественным центром, где устраивались приемы и воскресные чаепития, на которые съезжались все соседи, а также ежегодные балы, на которые приглашалось все графство. Для подобных огромных поместий были характерны свои наречия и свои обычаи. И везде велись одни и те же разговоры, думала Виолетта. И обязательно случались стычки между смотрителем лесов и фермером, обезумевшим от того, что лиса потаскала его кур; происходили жаркие споры по поводу перспектив охоты в будущем сезоне и наилучших способов разведения фазанов. И обязательно находились пессимисты, предсказывавшие плохой урожай, и оптимисты, надеявшиеся, что из новорожденного жеребенка вырастет отличный гунтер и что из щенков последнего помета получатся хорошие охотничьи собаки. И обязательно все дискуссии заканчивались тем, что присутствующие сходились в едином мнении: страна катится в пропасть.

Как же хорошо Виолетта все это представляла! Как она ненавидела такую жизнь, как она была счастлива, когда сбежала оттуда! Но Роберт любит это. Она пришла к такому выводу, услышав, с какой нежностью он рассказывал о своем доме, и увидев, как загорались его глаза. Да, Шеврон был ее соперником, причем более опасным, чем любая женщина. Шеврон требовал, чтобы Роберт отдал ему свое будущее. Хватит ли у нее сил противостоять ему? До настоящего момента у Виолетты не возникало никаких сомнений в своей победе. Теперь же уверенности у нее поубавилось.

Три часа, а Роберт так и не появился! Что могло задержать его? Она вспомнила, как по утрам он приходил к ней в сад и звал ее, еще нежащуюся в постели. Она не привыкла вставать рано, так как обычно очень сильно уставала после их развлечений, которые часто продолжались почти до самого утра, и любила поспать до полудня. Роберт поддразнивал ее, называя ленивой, но она была слишком уверена в себе и даже мысли не допускала, что он может подумать, будто тут играет роль ее возраст.

Однако на самом деле все обстояло именно так: она старела, и многое стало утомлять ее. Когда ей было столько, сколько Роберту, она могла без отдыха танцевать всю ночь напролет и выезжать на прогулку в Гайд-парк в десять утра. Но теперь после ночных развлечений она приходила в себя только к полудню. Однако зачем ему об этом знать? Она прилагала все усилия, чтобы делать именно то, что он хотел, никогда не забывая дразнить его своей непредсказуемостью, своей неуловимостью — пообещать что-то и тут же отказаться.