Оберег волхвов - Александра Девиль Страница 40

— Да ведь его все так зовут, — смутилась от упрека Надежда.

— Не все, а люди простые, темные. Они не ведают, что творят. А некрасивый человек вдвойне страдает, если у него душа художника и он своими руками создает красоту. Понимаешь? Красоту создает, но себя красивым сделать не может. Ты должна понять его страдания, ты же сама художник.

— Что ты, государыня, какой из меня художник… — смутилась Надежда. — А насчет Феофана ты права, нехорошо называть его горбуном. Не буду больше.

Тут Анна вспомнила, в связи с чем в библиотеке недавно упоминалось имя Феофан, и обратилась к своей наставнице:

— Евпраксия Всеволодовна, ты просила напомнить, что этот самый Феофан сегодня должен закончить рисунки для копии изборника Святослава.

— Верно, сегодня истекает срок. Но боюсь, что он забыл об этом. Сейчас Феофан трудится в Михайловском монастыре. Там к Троице надо закончить фреску для башни храма. Сам князь Святополк за этим следит. Тут уж все остальные работы отодвинуты. Ведь фрески пишутся по сырому грунту и надо успеть, пока он не просох.

— Но, может быть, Феофан все-таки закончил рисунки, да только не имеет времени отлучиться из храма, чтоб их принести? — предположила Анна.

— Да, это вероятно, — согласилась Евпраксия. — Что ж, мы можем сами сходить в Михайловский собор — тем паче что ты там еще не была. Да и потом, изборник уже пора возвращать владельцу. Пойдем, доложим матушке Фекле, что мы сами отправимся навестить Феофана. Хочешь с нами, Надежда? Посмотришь на работы.

Скоро все трое уже шли к Михайловскому Златоверхому монастырю, некогда заложенному Изяславом и достроенному его сыном, нынешним князем Святополком. Место это вокруг Михайловской горы так и называлось — Город Изяслава-Святополка. Евпраксия и Надежда бывали тут не раз, а для Анны, поселившейся в Киеве совсем недавно, этот храм был пока еще неведомой землей — как, впрочем, и многие другие. Она только начинала знакомиться с киевскими улицами, площадями, храмами, и ей все было интересно, она впитывала в себя новые впечатления со страстью открывателя.

В Билгороде, где Анна жила до сих пор, тоже были достойно украшенные церкви. Но, когда девушка увидела мозаики и фрески Софии киевской, то поняла, что Бог может подарить людям частицу небесной красоты. И делает он это через великих людей, которые допущены к Богу даже ближе, чем князья или митрополиты. Анна с трепетом осознала эту почти еретическую мысль, когда увидела мозаику — «мерцающую живопись» — под главным куполом Софийского храма. Сверкающее золотом, голубыми, зелеными, сиреневыми, пурпурными переливами сияние словно обволакивало все вокруг, то затухая, то вспыхивая с новой силой. Девушке с трудом верилось, что такие божественные картины сложены из кубиков разноцветного стекла, называемых смальтой.

Она помнила, что в детстве уже посещала Софийский храм, куда ее водила мать Евдокия, питавшая особое почтение к Оранте. Но тогда храм не произвел на девочку сильного впечатления и сама Оранта показалась немного тяжеловесной. Почему? Свет в тот день упал как-то иначе? Или в детстве она еще не созрела для божественных откровений? Или теперь в ее жизнь вошло нечто такое, что заставляет с обостренной чуткостью воспринимать красоту?

С мыслями об этом Анна вошла в Михайловский храм, также прославленный своими мозаиками. В первое мгновение она потерялась в залитом светом пространстве, но потом, взглянув на апсиды [37], вздрогнула и застыла на месте. Прямо на нее смотрел изображенный во весь рост воин в золотом античном панцире и бирюзовом плаще, с копьем и щитом в руках. Но не столько красота и совершенство мозаики поразили Анну, сколько удивительное сходство этого изображения с другим человеком. Да, сомнений не было, воин в центральной апсиде храма напомнил Анне Дмитрия Клинца. Та же стройная осанка, волевое лицо, открытый взгляд больших черных глаз, гордый излом бровей…

Забыв об окружающих, Анна смотрела на удивительное изображение, невольно отмечая каждую деталь: длинный меч, коричневый орнамент щита, зеленые и темные камни пояса, золотой фон, на котором играет и переливается золото кольчуги…

Пристальный взгляд Анны не укрылся от Евпраксии, которая подошла к девушке и тихо сказала:

— Прекрасная мозаика, лучшая в храме. Недаром она тебя поразила. Знаешь, кто на ней изображен? Один из святых воинов, прославляемых церковью, — Дмитрий Солунский.

Анна вздрогнула, услышав это имя, и невольно переспросила:

— Дмитрий… Солунский?

— Он жил в четвертом веке. Был проконсулом Солуни или, по-гречески, — Фессалоники. Когда враги напали на город, он отважно сражался в неравном бою. Потом мог бы спастись, но предпочел умереть вместе со своими воинами. И сказал при этом замечательные слова: «Как в веселии с ними был, так и в погибели с ними умру».

— Значит, он грек?

— Да, тот Дмитрий из Фессалоники был македонским греком. Но этот, — Евпраксия протянула руку в сторону апсиды, — этот изображен русским художником и прославляет воина-русича, побеждающего супостатов. Здесь уже не подражание византийцам. Это наш собственный герой, защитник славянской земли. Недаром дружинники, отправляясь в поход, приходят сюда, просят помощи у Дмитрия Солунского.

Анна продолжала смотреть на изображение воина, постепенно замечая, что живой Дмитрий даже лучше, красивей своего мозаичного тезки.

С трудом она оторвала взгляд от притягательного образа и заставила себя посмотреть в другую сторону — туда, где Евпраксия и Надежда уже разговаривали с Феофаном, спустившимся вниз с лестничной башни, которую он расписывал.

Феофан, как истинный поклонник красоты, не мог, конечно, не восхититься боярышней Анной, которую сегодня увидел впервые. Но это было почтительно отстраненное восхищение художника: на Анну он смотрел как на дивное явление природы, а его затаенные мужские желания давно были связаны с Надеждой.

О тайной страсти Феофана знала Евпраксия. Понимая, что молодой живописец не может увлечь девушку по причине своего внешнего безобразия, мудрая дочь Всеволода стремилась вызвать в Надежде хотя бы уважение к художественному мастерству Феофана, потому и привела ее в храм.

Надежда и вправду подивилась красоте фрески, которую Феофан писал вдвоем с иноком Григорием — учеником знаменитого Алимпия, недавно умершего в Печерском монастыре. Потом Феофан принес из своей кельи драгоценную книгу — изборник Святослава — и копию ее, на которую перерисовал миниатюры с оригинала. Здесь было изображение Христа и княжеской семьи, заставки, орнаменты, искусно выписанные заглавные буквы. Не забыл молодой живописец и про рисунки на полях, изображавшие фигуры знаков зодиака, — причем у Феофана они получились натуральней и живей, чем в оригинале. Например, стрелец в сборнике был изображен с невероятно большой головой, а у Феофана он вышел соразмерным, похожим на живого человека. Анне даже показалось, что Феофанов стрелец напоминает опять же… Дмитрия Клинца. А Надежду удивил другой рисунок — изображение девицы. У Феофана эта курносая, востроглазая, с торчащими косицами дева оказалась похожа на дочь корчмаря Варвару. Свое наблюдение Надежда высказала вслух, Анна же промолчала о своем.