Очень женская проза - Виктория Беляева Страница 40

Пройдясь по направлению к реке (близость которой явственно чувствовалась, но сама она все не появлялась, и в сумерках боязно было идти наугад), я вернулась к дощатому зданию пансионата. Окна в двух этажах, занавешенные одинаковыми желтыми и бежевыми шторками, светились по-сиротски, как окна больницы или приюта. Откуда-то доносилось нестройное пение – голосили отдыхающие пенсионерки. Мне нестерпимо захотелось сбежать отсюда, вернуться домой, к телевизору, к подругам, к покинутому жениху, даже к моим бессердечным родителям…

Я обогнула домик с другой стороны. Одно из окон первого этажа завешено не было. У окна стоял высокий молодой и практически голый мужчина и курил, стараясь, чтобы дым выходил в форточку.

Вообще-то на нем была набедренная повязка из полотенца. Он меня не увидел – я стояла в тени, он смотрел в другую сторону. В контексте березовского старушатника он выглядел в этом окне как пингвин в тропиках.

Озадаченная, я вернулась к себе, разделась и нырнула в постель. Простыни были сырые, одеяло тяжелое и твердое. Я вспомнила покинутую любовь, сказала себе: «На новом месте приснись жених невесте», – всплакнула, оттого что слишком пронзителен был шум веток за окном, комната пахла чистотой и холодом, мне было одиноко. Я поплакала и уснула и не увидела во сне никаких женихов.

Свою вечернюю находку я встретила вновь за обедом. Он сидел через столик от меня с двумя молодухами лет пятидесяти, невнимательно улыбаясь в ответ на какие-то их реплики. Это я заметила и оценила, едва показавшись в дверях столовой.

Очень мягко, почти беззвучно ступая, скромно потупясь, я прошла к своему столику. Шагов десять, не больше. Их хватило, чтобы в столовой установилось молчание – слышно было лишь, как с наслаждением швыркает суп один из жалких, на редкость корявых мужичонок, вкрапленных среди обитательниц Березового то ли для поддержания их боевого духа, то ли еще для чего.

Очень тихо пожелав приятного аппетита своей соседке, я села за стол, налила себе горячего, в оранжевых блестках, свекольника, подняла глаза и поняла, что подавлюсь первой же ложкой этого варева: все сидевшие в маленькой столовой смотрели на меня с любопытством и нехорошей нежностью.

Молодой мужчина тоже на меня смотрел – как Иван Царевич на Царевну-лягушку. Он был единственным героем-любовником в березовском обществе. Я – единственной приемлемой героиней. Мы были обречены друг на друга.

– Хлеба будьте добры, Валентина Сергеевна, – обратился он наконец к своей визави, и словно сказал «отомри» – все, слава Богу, зашевелились, стали жевать и перешептываться.

После обеда я вновь выбралась на улицу. Над миром висел ровный свет – белый и холодный. Солнце как будто потерялось, и небо светилось самостоятельно. Я упрямо стремилась туда, где, по моим подсчетам, скрывалась река – там в бледном небе мелькали силуэты чаек.

Метров через двести я поскользнулась на глянцевитой грязи и упала – прямо в глубокую мутную лужу. Брюки, ладони, рукава куртки оказались в коричневой жиже. Пришлось двигаться рысью по направлению к дому, промокшая одежда грозила простудой.

На крыльце стоял березовский герой-любовник в белом свитере, курил и внимательно смотрел, как я приближаюсь.

– Не повезло? – участливо улыбнулся он, глядя, как я счищаю о ступеньки комья рыжей глины, налипшие на ботинки.

Я что-то хмыкнула в ответ.

– Простите, а что, если не секрет, вы собирались делать на свалке? – поинтересовался он.

– На свалке? – Я растерялась. – Я не на свалку… Я думала, там река…

Он засмеялся:

– Там свалка – вон, видите, бакланы летают?.. А за ней кладбище, оно давно заброшено. Не думаю, что это удачный маршрут для прогулок.

– А где же река? – уныло спросила я.

– Там. – Он махнул рукой в противоположном направлении. – Но она еще не вскрылась. Слушайте, идите в дом, вы простудитесь!..

Я переоделась, потом долго отстирывала в умывальнике джинсы и колготки. Джинсы так и не отстирались, остались навсегда чуть заметные рыжеватые пятна. Очень въедливая попалась глина.

Комнатка в Березовом у меня была крохотная, бедно обставленная, полная какого-то почти деревенского уюта – из-за тонконогой старомодной мебели, из-за деревянной крашеной обивки стен, из-за белого неба и черных ветвей в окне.

Я залезла в постель, намереваясь согреться и погрустить, но в дверь постучали. Стучал герой-любовник.

Дождавшись моего «войдите!», он вошел – и робость, с которой он заглянул в комнату, сообщила что-то мальчишеское его улыбке. Он многословно извинился за вторжение, помялся, дождался предложения присесть и сел на худосочный шаткий стул осторожно, будто боялся его разломать. Он даже не пытался найти для знакомства благовидного предлога, просто сказал, что его зовут Андрей и ему скучно в Березовом.

– Зачем же вы сюда приехали? – удивилась я.

– А вы? – удивился он.

Я пожала плечами и объяснила причину своей ссылки. Это его рассмешило. Сам он сидел в Березовом третий месяц, потому что путевки дешевые, кормят вкусно, в комнате тихо и можно работать.

Он, видите ли, был писателем. Настоящим писателем, регулярно издававшим книги в твердых красочных переплетах. Андрей писал детективы – я детективы не читала. Он сказал, что на днях выходит его шестой роман, что он уже известен среди знатоков жанра; я решила, что он врет.

На ужин мы явились вместе. Население пансионата продолжало безмятежно чирикать – слишком безмятежно, чтобы это было естественным. Мы разошлись за свои столики, и мне показалось, что если кто-нибудь попытается сейчас между этими столиками пройти, непременно упадет, запнется о ту ниточку, что тугой тетивой натянулась между нами.

На ужине мне стало нехорошо. Подали сырники с повидлом, я не почувствовала вкуса, а нежная творожная плоть царапала мне горло и падала в желудок обломками кирпича. Я выпила два стакана чаю, но все сильнее хотелось пить и все сильнее болело горло.

После ужина Андрей предложил зайти к нему в гости, чтобы посмотреть… я не разобрала, что нужно было посмотреть, но это было не важно. Я согласилась.

Он оказался запасливым парнем – в шкафу смирно ждала своего часа бутылка сладкой «Карелии». Я могла бы повеселиться над предусмотрительностью березовского казановы, но мне было лень и очень хотелось спать. И едва мы выпили по глотку («…ты знаешь, это очень своевременная встреча, все так кстати – ранняя весна, грустное голое поле перед глазами…») – глаза мои немедленно закрылись.

– Ты на ходу спишь, – услышала я его улыбающийся голос. – Устала, что ли? Бедная…

Голос приблизился. Я сидела в кресле, уронив на плечо голову, и пыталась улыбаться – мол, не сплю, мол, все слышу. Он подошел ближе, опустился рядом, что-то говорил, продолжая улыбаться и тихо, как в забытьи, перебирая мои пальцы. Потом потянулся ближе, я чувствовала, что настал решительный момент, но сил реагировать не было. Голос все приближался, губы легко коснулись моей щеки, потом еще раз – но уже по-другому, внимательно и озабоченно, – потом притронулись ко лбу.