Соло для влюбленных. Певица - Татьяна Бочарова Страница 40

Лариса тряхнула головой, прогоняя видение, которое было до ужаса ярким. Да, она связалась с Глебом! А раз связалась, то пойдет до конца, приняв его таким, какой он есть, – наркоманом, преступником, вруном. Что делать, если он достался ей таким, а не другим, каким хотелось бы? Наверное, все еще можно выправить, ведь не окончательно же он увяз в этом дерьме, существуют клиники, врачи, у нее есть кое-какие деньги, в крайнем случае можно будет взять в долг у Павла, только в долг, хоть бы и под проценты!

А может, и лечения никакого не потребуется. Главное, не рисовать все сразу в черных красках, не поддаваться эмоциям.

Хлопнула дверь ванной. Лариса вздрогнула и выпрямилась в кресле, продолжая держать в руках надломленную сигарету.

На пороге комнаты показался Глеб. Лицо его порозовело, движения стали более скоординированными.

– Ого, – он окинул восхищенным взглядом прибранную комнату. – Как здорово стало. Приходи убираться каждый день, из тебя выйдет неплохая горничная.

– Похоже, так и будет, – сухо проговорила Лариса.

– Как? – не понял Глеб. – Ты переквалифицируешься в уборщицы? Быть колоратурным сопрано тебе приелось?

– Нет. Я буду приходить сюда каждый день.

– Очень польщен, – он двинулся к Ларисе и остановился в нескольких шагах. Сигарету, зажатую в ее ладони, Глеб не видел, смотрел Ларисе в глаза и улыбался.

– Глеб, – она встала ему навстречу, – мне нужно поговорить с тобой. Это очень серьезно.

– Ты меня пугаешь, – он округлил глаза. – Так обычно говорят женщины, когда тест на беременность дает положительный результат. Я пока еще не готов становиться прилежным отцом, – Глеб попытался обнять Ларису за талию, но она увернулась от его рук.

– Прекрати. Я вовсе не собираюсь рожать от тебя. Во всяком случае, сейчас.

– Значит, все-таки собираешься в скором будущем? – Он поймал ее сжатую в кулак ладонь, осторожно разогнул пальцы. Лариса не сопротивлялась. – Что там у тебя? Ножик? Решила зарезать меня из ревности?

– Решила, – Лариса подняла ладонь с сигаретой вверх. По тому, как мгновенно окаменело лицо Глеба, как забегали его глаза, ей стало ясно, что она не ошиблась.

– Ну и что, хозяйские это сигареты? – Она в упор смотрела на него.

– Да. – Голос его звучал не очень уверенно, но вполне спокойно.

Брось, Глеб. Я не маленькая глупая девочка. Мой бывший муж крупный предприниматель, имеет широкий круг знакомств. У меня была хорошая школа жизни.

– С чем тебя и поздравляю, – насмешливо произнес Глеб. – Что же ты проходила в своей школе?

– Всякое. И кое-что о людях, которые, желая достичь нирваны, набивают в сигареты без фильтра совсем безобидную на первый взгляд траву. На первый взгляд безобидную. Я видела однажды, как от этой безобидной вещицы едва не погиб человек.

– Ты думаешь, я курю эту гадость? – изумился Глеб, беря из Ларисиных рук сигарету и нарочито внимательно разглядывая ее.

– Я в этом не сомневаюсь. Здесь стоит специфический запах. И у тебя вид соответствующий.

– Ладно, – он подошел к дивану, сел, откинувшись на спинку. – Да. Что дальше?

– Ничего, – она уселась рядом, положила руку ему на плечо. – Ничего. Просто я не хочу, чтобы с тобой произошло то же самое. Наверное, мне слишком хочется спеть с тобой еще одну оперу. Или две. Словом, как можно больше.

– Какой трагический тон, – Глеб презрительно скривил губы. – Кажется, ты увлеклась ролью.

Лариса вздрогнула, как от удара.

– Почему трагический? Разве я что-то сказала неверно? Разве ты не понимаешь, что нужно покончить с этим, и немедленно. Принять все возможные меры! Глеб! Я ведь серьезно, я боюсь за тебя!

Ой! Теперь это сцена из мексиканского сериала! «Остановись, Хуан-Антонио, прошу тебя, не делай этого! Не делай, а то пожалеешь!» Ларискин, перестань. В этой травке, как ты сама только что сказала, нет ничего вредного. Ее курят тысячи людей, и они абсолютно здоровы и счастливы. Я просто расслабляюсь от запредельной нагрузки, а то недолго сойти с ума от работы в вашей «Опере-Модерн». И еще, хочу тебя предупредить. У меня было, как говорят, тяжелое детство, я шибко нервный стал от скандальчиков, которые мамаша закатывала отцу, а он ей. Так вот, с тех пор не могу терпеть, когда со мной говорят «серьезно», требуют срочно пересмотреть свое жизненное кредо, смотрят печально и укоризненно. У меня на все это аллергия. Зачем портить то хорошее, что было в наших отношениях?

– Это ты называешь хорошими отношениями? – Лариса как ужаленная отдернула руку, отстранилась от Глеба. – Я должна сидеть одна и знать, что ты где-то валяешься обкуренный, то ли дома, то ли в другом месте! Ждать, пока в один прекрасный день ты не явишься на репетицию вовсе и тебя приволокут в морг! Мило улыбаться и не сметь сказать ни слова, потому что у тебя, видите ли, аллергия на семейный сцены, а попросту говоря, на любые человеческие эмоции и чувства! Не кажутся ли тебе несколько односторонними такие чудесные отношения?

– Лар, не усложняй! – Глеб лениво развалился на диване. – Мне эти отношения нравились, тебе, по-моему, тоже.

В его голосе не было ни агрессии, ни гнева, и Лариса поняла, что он вовсе не желал обидеть ее или унизить. Да и вообще, понимает ли Глеб до конца, что говорит? Его затуманенный наркотиком мозг вряд ли до конца прояснился даже после душа.

Она постаралась взять себя в руки.

– Ладно, не буду. Но ты мне должен обещать…

– Я ничего тебе не должен.

Он сказал это спокойно, даже с оттенком добродушия, но его слова больно резанули Ларису по сердцу.

Он ничего не должен! А она? Она должна? Должна лгать Бугрименко, выкручиваться перед ним, глядеть в исступленные глаза Веры Коптевой, жить в постоянном страхе, ощущая, что за ней непрерывно следят чьи-то неумолимые глаза!

Нет, довольно! С нее хватит! Лариса вскочила.

– Счастливо оставаться, – холодно и презрительно проговорила она, – я ухожу.

– Напрасно, – он продолжал сидеть все в той же позе, не делая ни малейшей попытки остановить ее, задержать, и это усилило ту боль, которая и так рвала Ларису на части. – Лучше оставайся. Мы могли бы отлично провести время.

Она сделала шаг назад и почти физически ощутила, как противится уходу ее тело. Оно стремилось обратно, на диван, в объятия Глеба, не желая поддаваться голосу разума, не принимая во внимание то, что он подлец и преступник. Ларису охватил гнев: на себя, за безволие, на Глеба, имеющего над ней такую власть, на Бугрименко, истерзавшего ей душу, на Лепехова, который затеял эту проклятую постановку Верди. На весь мир.

– Надеюсь, – язвительно проговорила она, – после премьеры я никогда больше не увижу твою наглую физиономию! Никогда!

– Л арка, – Глеб насмешливо прищурился, – а ты, оказывается, истеричка. Вот не думал.