Мадам Флер - Жаклин Санд Страница 40

Видок приостановился, желая видеть одобрение Флер, и та кивнула, глядя на него с неподдельным восхищением. Польщенный, он продолжал:

– В столице я записался добровольцем в армию, где был зачислен в егеря благодаря своей ловкости и умению фехтовать. Перед сражением с австрийцами меня произвели в капралы гренадеров. Однако я имел характер вспыльчивый, несносный и без конца затевал ссоры; за полгода успел несколько раз подраться на дуэлях, убив при этом двух противников. Что ж! Они сами налетели на острие моего клинка! – свирепо вскричал он, и сейчас еще уверенный в своей тогдашней правоте. – После столкновения с унтер-офицером (та еще была скотина, поверьте мне, мадам) я вынужден был перейти на сторону австрийцев, которые определили меня в кирасиры. Но душа моя противилась измене, и я не захотел сражаться против своих, а потому притворился больным. Выйдя из госпиталя, я предложил гарнизонным офицерам обучаться у меня искусству фехтования. От учеников не было отбоя. Я неплохо на этом заработал, – ухмыльнулся он, – но вскоре снова повздорил, на сей раз с бригадиром, за что получил в наказание двадцать ударов плетьми. После этого я отказался от уроков фехтования и устроился денщиком к генералу, которому предстояло отправиться в действующую армию. По дороге я бежал от своего начальника и, выдав себя за бельгийца, поступил в кавалерию. Когда объявили амнистию, я оставил службу и вернулся в Аррас. Этот город притягивал меня все время, – Видок поморщился. – Хорошо, что теперь с ним покончено.

– Не зарекайтесь, – со смехом предостерег его Сезар.

– Ах, мальчик мой! Мне восемьдесят два года. Сейчас я уже могу решать, что для меня хорошо, а что нет… Ну что ж, слушайте дальше. В это время в стране уже свирепствовал террор. Наступил период гильотин, годы расправы с теми, кого считали преступниками только лишь по праву рождения. Насмотревшись на страшные казни в Аррасе, я вновь вступил в армию. Там, по крайней мере, убивали честно, на поле боя. Но все снова не заладилось – видать, армия все-таки не для меня. Вспылив, в ссоре я дал пощечину одному из своих командиров – тоже, скажу я вам, скотине редкостной. И только бой с австрийцами, а затем ранение – пулей мне повредило два пальца – позволили мне избежать сурового наказания. Из госпиталя я сбежал. Это уже начало входить в привычку.

Флер рассмеялась.

– Да, чудесные были времена. Те приключения, о которых я мечтал, словно бы сами меня находили. По дороге в Брюссель меня остановил полицейский патруль. Поскольку паспорта у меня не оказалось, меня арестовали и отправили в тюрьму. Чтобы не быть разоблаченным, я бежал из тюрьмы и скрывался у своей подружки. – Он мечтательно вздохнул. – Вот женщина была! Огонь! Груди крепкие, как яблоки, а уж ягодицы!..

Сезар предупреждающе закашлялся; Флер смотрела невинно, словно маленькая девочка. Видок смутился, но лишь слегка.

– Простите меня, мадам. Возможно, не все, что я говорю, для ваших ушек. Но я был и остался сыном пекаря, так что потерпите, умненькие девушки вроде вас все, что надо, пропустят мимо ушей, а что надо – запомнят… Итак, я скрывался у Флоранс. Выждав немного, я надел шинель, наложил на глаз черную тафту с пластырем и в этом маскараде направился в Амстердам. И никто меня не остановил, никто не узнал! Так я обнаружил, что даже незначительные перемены во внешности могут помочь удачливому путнику.

Старик перевел дух и глотнул кофе, чтобы промочить горло. Сезар, явно знавший эту историю наизусть, слушал, тем не менее, с видимым удовольствием.

– Весной девяносто шестого года я приехал в Париж. Но и здесь меня подвел характер: поссорившись с офицером, я, опасаясь ареста, вынужден был оставить столицу. Тогда я направился в пограничный город Лилль, город больших возможностей. Здесь я влюбился в некую Франсину, женщину, может, не слишком строгих правил, зато редкостных талантов. Она оказалась любвеобильной, ее услугами пользовался капитан инженерных войск, о чем я до поры до времени не ведал. И вот однажды, застав их в недвусмысленной позе, я в ярости избил соперника, за что на три месяца был посажен в Башню Святого Петра. Премерзкое местечко, даром что от названия разит благочестием за лье. Здесь и произошло то роковое событие, предопределившее всю мою дальнейшую судьбу. Кто знает, как сложилась бы моя жизнь, если б я не встретил ту скотину!

– Вы встретили бы другую скотину и занялись бы тем же самым, – предположил Сезар.

– А может, и сгинул бы на каторге, кто знает! – запальчиво возразил Видок.

– Вы-то? Не верю.

– И правильно, мальчик мой, и правильно. – Старый авантюрист снова обратился к Флер: – Так вот, сидел я в Башне Святого Петра и считал денечки до освобождения. Среди заключенных оказался некий Себастьян Буатель, осужденный на шесть лет за кражу хлеба. Это был грубый крестьянин, у которого имелась на воле большая семья, и он тяжко переживал разлуку с женой и детьми. Он говорил, что щедро заплатил бы тому, кто освободит его. Бедолаге вызвались помочь Гербо и Груар, осужденные за подлог. Тоже прекрасные личности, с них портреты можно было писать, столь живописны. Я подбросил им идею, рассчитывая, что позже они поделятся со мною заработанным. Желая получить вознаграждение, они за несколько дней состряпали необходимый для освобождения документ. Вскоре явился вестовой и передал тюремщику пакет, в котором находил сфабрикованная мошенниками грамота – приказ об освобождении. Когда же тюремщик показал приказ инспектору, тот сразу распознал фальшивку. По этому делу привлекли к ответственности обоих мошенников, тюремщика и Буателя. Все они показали, что зачинщиком этой авантюры был я, и меня приговорили к восьми годам содержания в кандалах.

– О! – расстроилась Флер, сама за собою не замечая, что сочувствует преступнику, пусть и бывшему, а ведь этого не следовало бы делать. Но обаяние и сила личности Видока оказались столь сильны, что ему просто невозможно было не сопереживать.

– В этот драматический момент, – продолжал Видок с апломбом, – на свидание ко мне пришла раскаявшаяся Франсина. О, как она рыдала! Как стремилась искупить свою вину! До сих пор помню ее заплаканные глаза, как будто это вчера случилось. Что ж! С ее помощью я и совершил свой очередной дерзкий побег из тюрьмы. Франсина принесла мне мундир тюремного инспектора. Загримировавшись и переодевшись, я миновал ничего не заподозривших охранников и вышел из Башни Святого Петра. Однако вскоре меня поймали, и я снова оказался в тюрьме. Но мысль о побеге теперь не покидала меня. Свобода манила. И вот однажды я и еще несколько заключенных были вызваны на допрос. В помещении, кроме узников, находились двое жандармов. Один охранник вышел, оставив около меня свою шинель и шляпу. Другого в это же время вызвали звонком. Я, недолго думая, быстро облачился в шинель и, напялив шляпу, схватил за руку одного из заключенных и решительно направился к двери, делая вид, что сопровождаю его в туалет. Солдаты в коридоре нас пропустили. Честно говоря, иногда на службу берут таких тупиц!

Флер хихикнула, не в силах сдержаться.

– Я сразу направился к Франсине, где меня – увы, увы! – уже ждали полицейские. Им надоело гоняться за мною, и они отправили меня в парижскую тюрьму Бисетр, откуда пророчили мне дорогу на каторгу в Брест. Что ж, они издевались надо мной как могли, но я-то знал, что способен перехитрить их всех. В Бисетре, куда я прибыл с партией каторжан, скованных во время пути попарно толстым железным обручем и тяжелыми ножными оковами, я познакомился с кулачным бойцом Жаком Гутелем, у которого многому научился. Я всегда старался учиться у тех, кто оказывался со мною рядом, – если, конечно, они способны были кого-то чему-то научить… В этой тюрьме мы могли свободно передвигаться по территории и заниматься своими делами. Многие получали с воли инструменты и деньги для побега. Словом, условия райские, и я бы точно нашел способ выбраться оттуда, однако в Бисетре я пробыл недолго. Вскоре нас стали готовить к отправке на каторгу. На одежде отрезали воротники, на шляпах – поля. Затем всех попарно сковали цепью, прикрепленной к общему железному пруту для двадцати шести арестантов. И мы двинулись. Пешком.