Любовь в ритме танго - Альмудена Грандес Страница 4

— Между прочим, тетя Магда здесь. А ты ее крестница, она не допустит, чтобы тебя исключили… Послушай, я уже довольно давно ее не видела. Это странно. Правда?

Я остановилась и обняла сестру, глядя ей в глаза. Во мне проснулось какое-то новое чувство, которого я никогда раньше не знала. С большим трудом я засыпала ночами — постоянно думала над тем, как отвечать на ее вопросы, не могла говорить сестре неправду, но и не хотела ее обманывать. И теперь Рейна смотрела на меня с опасением, потому что молчание затягивалось, а мои душевные порывы не были ей понятны. Она заговорила, не дожидаясь ответа. Рейна сказала своим звонким тонким голоском, что прозвенел звонок и нам пора в класс.

Когда я села на свое место, мое сознание прояснилось. На протяжении всего моего детства внимание, которое оказывала мне Рейна, действовало на меня как бальзам на раны, как будто ее участие могло защитить меня. Так или иначе, она всегда была готова мне помочь. Она никогда не стремилась выведать у меня мои секреты, никогда не сделала мне ничего дурного.

За окном светило майское солнце, голос матушки Глории звучал откуда-то сверху. Это было во вторник, первым уроком шла математика. Матушка в очередной раз приказала мне заправить рубашку в юбку.

Я наблюдала, как жуткая вереница букв появляется на доске с головокружительной скоростью. В это же время я повторяла про себя слова молитвы, которые никогда не переставала шептать. Я следила, чтобы мои губы не шевелились, и каждый день ждала чуда. «Святая Дева, Матерь Божья, сделай это для меня, пожалуйста, и я ни о чем не попрошу тебя больше никогда в жизни. Если тебе это не трудно, ты можешь сделать это, Дева Мария, пожалуйста, преврати меня в мальчика, если это не трудно, сделай меня мальчиком, потому что я не такая, как Рейна, я больше подхожу на роль мальчика…»

Я не успела закончить пример с квадратными уравнениями. Прошло десять минут урока, когда мать-настоятельница постучалась в дверь, просунула в класс голову, позвала нашу преподавательницу на том странном языке, на котором говорят монахини. Что-то случилось, потому что она выглядела не просто раздраженной — взбешенной. Пока монахини разговаривали, класс потихоньку зашевелился, началось шушуканье. Приход матери-настоятельницы, этой таинственной женщины, которая редко спускалась с третьего этажа, где находился ее кабинет, наделал шуму. Она была толстой, высокой, крепкой женщиной, скупой на выражение эмоций.

Учительница обратилась к нам с обычной просьбой — смотреть в свои тетради, сосредоточиться на задании, молчать и сидеть на своих местах, после чего скрылась за дверью вместе с матерью-настоятельницей. Мы остались одни. Две или три минуты стояла абсолютная тишина. Потом все бросились строить догадки по поводу возможных неожиданных событий, которые могли произойти. Все были возбуждены, даже моя сестра. Росио Искьердо начала рассказывать какую-то глупую историю о шоколадных таблетках, которые пропали из кладовой, когда в класс вошла матушка Глория. Против обыкновения она не стала призывать класс к тишине и порядку, хотя многие открыто занимались своими делами: Кристина Фернандес ела бутерброд, Рейна стояла… Матушка Глория махнула рукой, указала на меня пальцем и позвала:

— Магдалена Монтеро, пойдем со мной!

Когда я пытаюсь вспомнить, что потом произошло, память начинает мне отказывать. Я возвращаюсь в мир, где вещи и люди погружены в сероватый туман, как это обычно бывает во сне. Лица моих одноклассников расплываются перед глазами, словно какая-то странная масса, они постоянно меняют свою форму, я не могу остановить эту непрерывную метаморфозу. Лицо Рейны я помню лучше других: она стояла рядом не двигаясь, и следила за мной взглядом, когда я пошла к матушке Глории. Вместе с нею мы вышли из класса в коридор. Мною овладело дурное предчувствие. Стены, металлические шкафы, в которые утром мы вешали наши пальто, не были серыми, но я не могу вспомнить, какого они были цвета. Меня бросало то в жар, то в холод. Я хотела заговорить, спросить о том, что произошло, попросить прощения, если я в чем-то была виновата. Я чувствовала себя жертвой. С каждым шагом мне было все труднее идти, мои ноги устали, обувь начала жать, так что пальцы ног сводило от боли. Я начала говорить про себя, не разжимая губ: «Дева Мария, ты нехорошая, о, как бы было замечательно, если бы ты была хорошей, но ты меня не любишь. Если бы ты меня любила, ты бы превратила меня в мальчика, и все стало бы хорошо, я была бы счастлива, очень счастлива, все пошло бы лучше, будь я мальчиком…»

Монахиня, которая шла впереди, ни разу не обернулась в мою сторону. Мы остановились у одной из дверей, матушка Глория открыла ее и прошла внутрь, я — следом. Я очутилась в комнате, обстановка которой сильно отличалась от наружной отделки колледжа. Здесь стояли мягкие кресла и диваны, красивый стол, на котором я увидела вазу с ромашками, а в стенной нише — телевизор. Я успокоилась, когда заметила маму, которая тоже была здесь. Она была в кожаном пальто. В комнате чувствовался аромат кофе. У меня было ощущение, что я попала на другую планету. Теперь я знала, что находится за дверью с надписью: «Преподавательская». Матушка Глория подошла ко мне, она улыбалась.

— Меня не исключат? Правда? — спросила я тихо, чтобы никто случайно не услышал.

— Что за глупости ты говоришь! — удивилась монахиня.

Я расслабилась и приняла театральную позу, опершись на правую ногу. Я искала глазами Магду и не находила. Меня позвала мама, ее голос прозвучал успокаивающе. Страх, который я испытывала по пути сюда, исчез совсем.

Я была очень рада видеть маму. Всегда, когда она приходила в колледж, я была счастлива. Этот визит был неожиданным, а потому еще более приятным. Я подошла к маме и поцеловала ее в щеку, от нее приятно пахло духами. Она взяла меня за руку и усадила рядом с собой.

— Послушай меня хорошенько, Малена, потому что произошло нечто очень важное. Мы очень огорчены. Магда исчезла. Она уехала и не сказала куда. Ты понимаешь? Мы не можем найти ее, мы не знаем, куда она могла бы поехать.

— Мы никогда не сможем принять ее, Рейна. Ты знаешь, что я буду возражать. — Мать-настоятельница произнесла эти слова, обращаясь к моей матери, которая была ее ученицей много лет назад. — Женщина, которая прожила столько времени в миру… Я не смогу понимать ее так же хорошо, как раньше.

Мама посмотрела на монахиню и сделала жест, словно призывая ее к молчанию. Я начала понимать, что все опасения, которые мучили меня на пути в преподавательскую, не подтверждаются, трибунала не будет, никто не собирается меня ни в чем обвинять.

— Но ведь это не плохо. Нет? Она может делать то, что хочет.

— Не говори глупости, Малена! — Теперь мне показалось, что моя мать стыдится меня. — Твоя тетя — монахиня, она дала обеты, она не может принимать такие решения, она живет в общине, так должно быть. А теперь послушай меня. Перед тем как уйти, Магда написала два письма: одно для бабушки и другое для меня, два ужасных письма, словно написанные сумасшедшей. В письме, которое я получила, речь идет исключительно о тебе. Ты же знаешь, что для нее ты особенный ребенок. Мне кажется, что она думает о тебе как о дочери, которой у нее никогда не было…