В двух шагах от счастья - Мэри Берчелл Страница 4

Дэвид так и не понял, что заставило его произнести эти слова:

— Думаю, тут произошла ошибка. Эта леди моя знакомая. Она пришла ко мне.

При других обстоятельствах резкая перемена на лице управляющего позабавила бы его.

— Господин, простите, пожалуйста, я не знал… Мария… — Управляющий метнул свирепый взгляд на застывшую с открытым ртом служанку, которая навлекла на него такую беду. — Если бы леди объяснила… Простите еще раз!

— Ничего. Ошибки случаются. Давайте больше не будем об этом. — Протянув руку, Дэвид пожал холодные пальцы Ани. — Пойдемте, присядем.

Словно по волшебству, все служащие вмиг исчезли. Но, только найдя место в тихом уголке, Дэвид сухо обратился к Ане:

— А теперь, пожалуйста, объясните, что вы делали в коридорах отеля?

— То, что вы и сказали, господин. Я пришла поговорить с вами.

— Со мной? А почему вы не спросили обо мне у управляющего, как все?

— Я не знала, как вас назвать.

— Я же сказал вам свое имя.

— Я запомнила только Дэвид, — робко объяснила Аня.

— Что ж… — Голос Дэвида стал мягче. — Так о чем вы хотели со мной поговорить, Аня?

— Мне не к кому было обратиться, а у меня большие неприятности.

На мгновение у Дэвида появилось неприятное чувство, что его собираются втянуть в какую-то историю, но голубые глаза уже заворожили его и внушили доверие.

— Что случилось?

— Мой отец очень болен, но не желает обращаться к лагерному врачу, потому что врач — немец, а мой отец презирает немцев. У наших соседей по комнате свои проблемы. Мне кажется, отец умирает. А у меня больше нет никого в этом мире…

— Дорогая моя, мне ужасно жаль, но… Что же я могу сделать? Почему вы пришли ко мне?

При этих словах по усталому лицу девушки проскользнул лучик надежды, словно она увидела что-то светлое за сумрачным горизонтом повседневности.

— В тот вечер на холме вы улыбнулись мне. И были ко мне добры. — Тут ее голос сорвался, и она разрыдалась. По щекам медленно покатились крупные слезы и закапали на выцветшее платье.

Дэвида было нелегко растрогать, и, как многие англичане, он чувствовал себя неловко при любом открытом проявлении чувств. Но что-то в трагедии этой девушки глубоко его задело. А слова о его доброте причинили почти физическую боль.

— Не надо, — ласково произнес он и предложил ей свой безукоризненно чистый носовой платок. — Не плачьте, дитя мое. Я сделаю все, чтобы помочь вам.

Она вытерла глаза и посмотрела на него:

— Вы сходите к моему отцу?

— Если вы считаете, что это поможет, конечно. Только я не врач…

— Но мой отец послушает вас.

— Думаете? Я не говорю по-русски.

— Он знает французский, а с вами сможет говорить и по-немецки. С чиновниками не стал бы. Он делает вид, что не понимает их.

Дэвид понял, что отец девушки — непростой человек. Но он уже дал обещание, а потому попросил:

— Подождите минутку, я оставлю сообщение у управляющего. Меня пропустят в лагерь?

— Я договорюсь с охранниками.

Подойдя к стойке, Дэвид быстро набросал записку тете, сообщив, что должен уйти и может не вернуться к ужину. Потом, не обращая внимания на взгляд портье, вышел с Аней из отеля. Они направились к гаражу и через несколько минут уже ехали по направлению к реке в «бентли» Дэвида. Несмотря на всю трагичность их миссии, девушка не могла удержаться и принялась восхищаться его красивой машиной. Несколько раз она с восторгом прикасалась к кожаной обивке и даже радостно рассмеялась, когда Дэвид опустил боковое стекло.

— Сделайте еще раз, — попросила она.

И, растроганно осознав, как она все-таки еще молода, он послушно несколько раз опустил и поднял стекло.

Вскоре они свернули на разбитую пыльную дорогу, ограниченную с одной стороны высоким длинным зданием с облезлыми стенами.

— Приехали, — сообщила Аня.

Со смешанным чувством сожаления и любопытства Дэвид остановил «бентли» под указанной ею аркой. Из будки немедленно вышел человек в униформе, и, высунувшись в окно, Аня заговорила с ним на баварском диалекте — Дэвид ничего не понял. На мгновение на лице охранника появилось сомнение. Потом, взглянув на красивую машину и англичанина за рулем, он пожал плечами и поднял деревянный шлагбаум.

Они въехали в мрачный внутренний двор, который, наверное, раньше был заросшим травой, но теперь от нее остались лишь несколько грубых пучков, отчаянно цепляющихся за жизнь. Из барака тут же высыпали дети с широко раскрытыми от любопытства глазами.

— Заприте машину, — посоветовала Аня Дэвиду и заговорила с детьми по-польски.

Они энергично замотали головами, очевидно давая торжественную клятву ни к чему не прикасаться. Затем Аня повела спутника в барак по каменным ступеням.

В нос ударил запах пищи, пота и хлорки. В конце коридора Аня остановилась перед последней дверью и тихонько постучала. Раздался женский голос, и она вошла, жестом пригласив Дэвида следовать за ней. Подавив чувство неловкости, он шагнул в большую комнату с высоким потолком и огляделся. Большая ее часть была отделена выцветшими занавесками, повешенными на леске, и парой высоких шкафов. В углу стояла маленькая плита, на которой женщина готовила что-то с удивительно приятным запахом. Она что-то пробормотала, и Дэвид приветствовал ее по-немецки, поскольку не знал польского. Аня задала соседке какой-то вопрос, та в ответ пожала плечами. Потом девушка подняла угол занавески и отступила на шаг, пропуская Дэвида. Твердо решив идти до конца, он нырнул под занавеску и оказался возле узкой кровати, на которой лежал изможденный, но все еще необычайно красивый мужчина. Тонкие седые волосы, благородной формы череп, породистое лицо… Впалые темные глаза прекрасны, ясны и умны, а руки, бессильно лежащие на заплатанном одеяле, тонки и изящны. На вид ему было лет пятьдесят — шестьдесят, но, учитывая страдания, которые ему довелось испытать, Дэвид решил, что пятьдесят, пожалуй, более вероятная цифра.

Аня наклонилась к больному и прошептала несколько слов по-русски. Взглянув на Дэвида, он вежливо произнес по-французски низким, хорошо поставленным голосом:

— Вы очень добры, что пришли, месье. Но моя дочь слишком волнуется. Это всего лишь легкое недомогание. Сердце, знаете ли… — Красивая рука внезапно коснулась левой стороны груди, и легкий вздох не дал ему договорить.

— Уверяю вас, — начал Дэвид, — что я не имею намерения вторгаться в вашу жизнь, месье. Но если я могу что-то сделать, пожалуйста, позвольте мне помочь.

— Благодарю вас, вы ничем помочь не можете.

— Отец, это неправда! Ты должен позвать врача и…

— Я не желаю, чтобы ко мне прикасался немец!