Однажды в Париже. Наблюдая за парижанками. - Жиль Мартен-Шоффье Страница 4

— У меня нет для этого времени.

Ему никогда не приходилось слышать подобного аргумента. Он расхохотался. Он стал окончательно принимать меня за безмозглую дуру типа Марии Антуанетты. Этот милашка был создан для того, чтобы над ним подтрунивали, как мяч для игры в петанк. Брюс был истинный янки, который все принимает всерьез. Но в порядке исключения, из-за того, что он был таким сексуально притягательным, я высказалась:

— Это, однако, просто: если бы Бог существовал на самом деле, это было бы настолько важно, что ничто другое не имело бы никакого значения. Вы думаете, было бы достаточным отдавать ему дань уважения раз в неделю, быстренько, в субботу вечером, чтобы иметь возможность вволю поспать утром в воскресенье? Тайна вокруг его существования, правила хорошего тона, его безразличие — все это доказательства, что его не существует. И очень жаль, потому что это очень романтичная идея. Великое божество, вроде индейского маниту, которое создает нас, дает нам побыть на Земле, а затем пристраивает нас где-нибудь в раю… Я хотела бы в это верить! В Париже это невозможно. Для этого мы слишком большие последователи нашего философа Декарта.

— А если Он все-таки существует? — продолжал настаивать Брюс.

— Тогда тем лучше. В религии, которая делает героев из женщины, предававшейся адюльтеру, блудного сына и работника одиннадцатого часа, французы окажутся на почетных местах. Это как раз то, что они любят.

Брюс нашел мою точку зрения весьма искусно обоснованной. Разговор со мной забавлял его. Это так соответствовало местному колориту. Только у нас бредят, приводя такое количество аргументов! Он считал меня слегка без царя в голове. И заодно всех моих соотечественников. К счастью, матушка Макмиш уже ждала нас. И хозяйка заведения, честное слово, вызвала у него настоящее восхищение. Мы больше не шутили. Мы сели за стол.

Она оставила для нас столик в самой глубине зала, у окна, которое выходит на сад в духе Моне, полный нагромождения голубых, белых, зеленых и сиреневых красок. Единственными соседями была парочка извращенцев, которые сидели недалеко от нас. Сначала я подумала, что он нещадно избил ее. Ошибка. Она просто сделала пластическую операцию на губах, а чтобы поправить дело, нанесла на веки синие тени, цвета сумерек. Практически боксер, который уходит с ринга. Однако риска, что муж заметит это, не было. Его ресницы были опущены, как двойной занавес, и он приоткрывал их только для того, чтобы заглянуть в свою тарелку. Он заправил салфетку себе за воротник, как слюнявчик. В качестве иллюстрации нравов Франции ничего лучше и представить нельзя, но Брюс сначала не обратил внимания на колоритных посетителей. Входя, он подошел к нашему столу, опустив голову, ни на кого не смотря, чтобы не видеть, узнали ли его. Напротив, меню он изучал словно партитуру. Ему даже дали список блюд на английском языке. Я бы не смогла ничего перевести, я в этом ничего не понимаю. Они готовят по старофранцузским рецептам. Спаржа а-ля Одо или а-ля Помпадур, артишоки с мелко нарубленными грибами и луком под овощным соусом, рагу из гребешков в грибном соусе, улитки по-бургундски в горшочках, устрицы под белым соусом, щука под женевским соусом, рагу из фазана, пасхальный барашек по-королевски или а-ля жардиньер, свиные ножки по рецепту святой Менегульды… Вместо ресторанного меню вам давали карту французских провинций и традиций. Пришлось позвать на помощь метрдотеля. Я была вынуждена потрудиться. Только для того, чтобы расшифровать состав моего блюда — пасхального барашка, нужно было бы обладать познаниями доктора ботанических наук: листовая свекла, огуречник, немного садового чабреца и майорана. Кроме того, следовало бы лучше разбираться в народных ремеслах и умениях. Метрдотель подавлял вас своей осведомленностью в теме:

— Прежде чем обвязать бечевкой заднюю часть барашка, с него снимают шкуру, затем срезают жир, наконец кладут на металлическую сетку.

Я ничего не поняла. Брюс тоже. Его индейка с каштанами карамелизировалась на нарезанном луке-шалоте. Ему бросилось в глаза одно — это высокая цивилизация. Он буквально таял от удовольствия. Котировки Франции резко подскочили. Я думала, американец бросится целовать мне руки. Вдруг мое скромное шаловливое очарование стало менее очевидным, гораздо более сложным, возможно, двусмысленным и обладающим приятным превосходством. Я была француженкой. Брюс стал на меня смотреть так, как смотрели на герцогиню при Старом порядке [11], то есть с восхищением. Удачная реклама искусства повара — и вот вся наша страна трансформировалась в гордого всадника, который скачет галопом в стороне от толпы.

— В Соединенных Штатах вас не слишком любят, потому что считают слишком большими снобами, — сказал Брюс. — Изысканная кухня, баснословно дорогие духи, изощренная мода, старые замки и эта мания давать наставления всему свету… Можно сказать, что вы так и не вышли из Старого порядка. Вы воплощаете определенного рода надменность. Вам приписывают большой комплекс превосходства. А ваш президент усугубляет всю эту зловещую картину. Человек, который запускает руки в государственную казну и посылает к черту судей… для нас это отвратительно.

Боже мой, я была с ним полностью согласна и не собиралась защищать Жака Ширака. Но поскольку Брюс любил Францию, не понимая ее, это могло бы еще больше его запутать. И помогло бы ему окончательно утвердиться в том, что французам присущ цинизм, в чем он, похоже, еще сомневался. К тому же никогда не следует признавать свою вину перед противником, даже если того воодушевляют лучшие намерения. Я убрала справедливость из картины с непринужденностью мадам де Монтеспан, фаворитки Людовика XIV:

— Знаете, Брюс, все эти судьи надоели нам до черта. Мы не в американском фильме, где пятнадцать человек встают навытяжку, когда судьи входят в помещение суда. У нас к двенадцати годам все уже прочитывают «Графа Монте-Кристо» и «Отверженных». Мы знаем, что нужно думать о господах прокурорах. Они посылают невиновных людей в тюрьму и пресмыкаются перед властями. Наши первые герои зовутся Эдмон Дантес и Жан Вальжан. Итак, правосудие. Доверьтесь нам в том, что ему не следует верить. В особенности потому, что чем больше здесь все меняется, тем больше, по сути, все остается по-старому. Ничтожные судьи изображают борцов со злом, но в конце концов дела футбольного афериста Бернара Тапи, банка «Креди Лионнэ», нефтяной фирмы «Элф и компании» всегда заканчиваются ничем. Всем наплевать на то, что Ширак игнорирует вызовы в суд по повесткам. Во всяком случае, все знают, что он выйдет сухим из воды. Мы предпочитаем насмехаться над ним и иметь веские причины не уважать его. Это наш характер, мы скорее фрондеры, нежели неподкупные.

Я могла бы продолжать часами, не забыв высказать все плохое, что думаю об американских адвокатах на службе у мафии, которые способствуют оправданию виновных, но тут срочное дело отвлекло внимание Брюса. Свое выступление начал сомелье. Это была настоящая лекция. Месье как будто считал, что стоит у кафедры. Взяв копию нашего заказа, он начал предлагать подходящие к блюдам вина, говоря о саженцах виноградной лозы, о плотности вкуса, его оттенках, о мягкости и крепости вина, о разных аспектах виноградарства и много о чем еще. Я переводила лишь половину сказанного, и все равно чувствовала, что мигрень подступает. Итак, природная сладость гевюрцтраминера «Сент-Ипполит» будет прекрасно сочетаться с нежным вкусом паштета из утиной печенки. Перейдем к «Буа-Кантенаку» 1989 года; шато-марго, похоже, идеально подойдет именно к нашим мясным блюдам. Почему «именно»? Как только я это объяснила, тут же все вылетело из головы. Однако это было правдой. Вино имело изумительный вкус, с легким оттенком лакрицы, или мяты, или не знаю чего. Впрочем, мне не пришлось его как следует распробовать. Беру в союзники Брюса. Пока я допивала первый бокал, он опустошил всю бутылку. В восхищении. Во всяком случае, как только мы приступили к еде, все опьяняло его. Начиная с выступления официанта, который с ловкостью китайского акробата сдабривал пряностями паштет из фуа-гра. Брюс был полностью покорен. Нужно сказать, что официант был виртуозом. Держа в руках мельницу из массивного серебра так, будто та была скрипкой Страдивари, он посыпал толстые ломти утиного паштета яванским перцем, а затем сухой ванилью с Реюньона. С малиной и с крупной солью, насыпанной горкой, утиная печенка становилась подлинным шедевром кулинарного искусства. Брюс оценил это. С полным ртом месье признал, что Франция правильно поступает, пятясь назад, обратив взгляд в свои былые годы и в свои книги рецептов. Я процитировала своего деда, который повторял: «Римская цивилизация была цивилизацией праздности. Ее чудесным идеалом был досуг, проведенный достойно, otium cum dignitate [12]. Именно так римляне завоевали весь мир. Навязав ему свои взгляды». И у нас это не изменилось. Мы были последними из Римской империи. Почему? Мне пришлось объяснять Брюсу. Тот не схватывал исторические метафоры с полуслова.