Остров любящей женщины - Наталья Труш Страница 39

Васильев-старший отсутствовал неделю. За это время он сделал все, что было нужно. В Москве их ждали через неделю. С деньгами все было нормально. С бизнесом, как Леха Васильев и предполагал, плохо. Жирный кусок оторвали, как это и задумывалось. Пытаться в его положении сделать что-то было смешно. Для этого надо быть здоровым, мобильным и иметь союзников. А Васильев тут, на севере, остался совсем один. Все, что он мог, он сделал с помощью знакомых юристов. Заявление в суд было написано, но, пока суд да дело, предприятие в Первомайском поменяло хозяина. И теперь только чудо могло изменить ход событий. А в чудеса Васильев давно не верил.

— Когда летим? — спросил он брата.

— Я заказал билеты на понедельник.

Значит, еще пять дней. И что-то прояснится. И надо как-то продержаться, чтобы Танечка не одолевала. Васильев рассказал брату про то, что произошло у него с медсестрой.

— Девица — молодец! — восхищенно прокомментировал Саня. — Неужели она совсем тебе не нравится?

— Я же говорил уже тебе, что дело не в «нравится — не нравится». — Васильев с досадой посмотрел на Саню. — Она не нужна мне. Даже так, как это было. Вернее, так — особенно.

— Раньше ты был попроще. — Васильев-старший хорошо знал все Лехины приключения. Когда помоложе был, сам с ним и его компанией не раз попадал в такие приключения. — Наверно, эта твоя Катя тебя действительно зацепила. Ладно, братка, не переживай, отобьемся от сибирских девиц!

Васильев-старший почти безвылазно находился в больнице, сопровождал Леху на физкультуру и в бассейн, выгуливал его на улице, сидел возле его постели, когда утомившийся на тренировках своей ноги, Леха тихонько дремал, подложив, как в детстве, кулачок под щеку. «Кулачок» — это было в детстве. Сейчас — кулак, а привычка осталась. Старший Васильев очень любил брата. Они были дружны. Доверяли друг другу все тайны. Старший заменил младшему отца, когда их папашка, оставив сынков на маму, ударился за другой бабской юбкой. Сам еще сопливый тогда, Саня Васильев утешал горько рыдавшего Леху по-мужски:

— Не плачь! Будь мужиком! Уехал — и хрен с ним! Мы этого ему никогда не простим.

Мама вкалывала тогда как проклятая, на трех работах, и мальчишки не видели ее целыми днями. А в доме порой было шаром кати. Леха и сейчас помнил, как старший брат делил одну на двоих картошину. Нашел ее, одинокую, обросшую бородавками «глазков», в сетке на балконе, когда обследовал квартиру в поисках хоть какой-нибудь еды.

— Что делать будем? — спросил старший младшего.

Леха не знал вообще, что можно сделать с сырой картошкой. А Саня аккуратно почистил ее, долго варил в кастрюльке на плите, солил, пробовал на вкус, а потом торжественно произнес:

— Руки мой! Ужинать будем!

И поделил картофелину по-честному: себе — дольку поменьше, маленькому — побольше. А на удивленный Лешкин взгляд ответил:

— Кушай-кушай! Тебе еще расти…

Всю жизнь Васильев вспоминал эту картофелину и брата с его заботой о нем, маленьком.

Помирились с отцом Васильевы только на похоронах мамы. Отец приехал не столько проводить ее в последний путь, сколько посмотреть на сыновей. Но примирение было символическим. Ни тепла, ни общих интересов в этом общении не было, и оно быстро сошло на нет. Тем более что жил отец где-то на юге, в Питере ему с его астмой был не климат. В прошлом году пришло письмо от Гали — женщины, с которой отец Васильевых проживал свою старость. Она писала, что Павел Михайлович «сильно сдал, болеет, часто вспоминает своих мальчиков». Братья Васильевы одинаково горько восприняли это «вспоминает своих мальчиков». Сначала, было, решили, что поедут проведать отца, а потом как-то закрутились со своими делами. Объяснить это можно было только тем, что, значит, не очень-то и хотели его видеть. Сам Павел Михайлович им не докучал, понимая, что «мальчики» его не простили. Галя тоже больше не писала им. Так они и не знали, что там и как с их родителем.

Зато между собой братья были очень дружны. В жизни каждый занимался своим делом, жили врозь, но любой момент использовали, чтобы встретиться. Леха Васильев души не чаял в своих племянниках — пятилетней Наташке и десятилетнем Даниле. Своих детей у Васильева не было, поэтому дети брата были ему родными и близкими. И Олю — Санину жену — он обожал, потому что видел, как она любит брата. Не было в ней фальши и лжи, которой сам Леха Васильев наелся от души за три года своего не очень удачного брака. Да и потом ему «везло»: что ни женщина, то просто змея в человеческом обличье. Катька не в счет!

Стоило ему вспомнить ее, как тут же «булькнул» мобильник. Сообщение от Катерины: «Можно я позвоню?» Она была всегда деликатна, без спроса старалась не беспокоить Васильева.

Он сам набрал Катеринин номер.

— Здравствуй, мой хороший! У тебя все нормально?

— Нормально! — Катькин голосок звенел в трубке, и от этого настроение у Васильева сразу улучшалось. Прав был доктор Аристархов — «лучшее лекарство»! — Как дела твои? Когда в Москву?

Васильеву очень не хотелось говорить Катерине о каких-то конкретных датах, потому что он уже знал, что она будет волноваться, переживать. Куда проще позвонить ей и поставить в известность.

— На следующей неделе — совершенно точно.

— Леш, ну в Москву-то я могу к тебе приехать? Ты ведь уже нормально выглядишь. Не напугаешь меня!

— В Москву — можно. Я сообщу тебе, где и когда я буду, и ты приедешь. Ты правда сможешь?

— Конечно!

— А работа?

— А я не работаю! — нечаянно выпалила Катерина. И попыталась поправиться. — Вернее, работаю, но теперь только дома.

— Как это дома? Катя, что случилось? Только не обманывай!

Обманывать она не умела, хотя иногда это надо делать. Катерина жалобно вздохнула и рассказала правду.

— Ты только не волнуйся! Сократили меня на работе. Но работа есть. Ты же знаешь, что с моей специальностью можно дома работать. Мне это даже проще. И дома нравится сидеть.

— Кать, не крутись! Как ты живешь, на какие средства?

— Я же говорю тебе — работаю! Дома! Вычитываю книжки как редактор. Нам хватает денег, — соврала Катя.

— Кому это «нам»? — подозрительно спросил Васильев.

— «Нам» — это мне и Наполеону с Кешкой! Ты что, забыл, что со мной ребята?

Она что-то еще чирикала ему про то, что у нее все хорошо, что друзья ее не забывают, помогают морально, но у него занозой засела мысль в голове: Катьке плохо, просто она от него скрывает это.

* * *

Провожать уезжающих в Москву на крыльцо больницы высыпало все ходячее больное население ее и весь персонал, который два долгих месяца ставил Леху Васильева на ноги. Долго обменивались телефонами и адресами, говорили какие-то слова, которые уже ничего не значили, потому что все самое главное было сказано раньше.