Двенадцать раз про любовь - Моник Швиттер Страница 39

А что с нами стало теперь? Двадцать шесть дней назад Филипп меня поцеловал, и я сбежала. А ведь я ждала этого поцелуя полгода. «Я в гости к брату», – сказала я мужу и теперь повторяю это каждый день ему и малышам по телефону. А сама расположилась у Симона. Я надеюсь, что Филипп не будет звонить моему брату и справляться обо мне. Филиппа ведь правда не сильно интересует. В особенности если эта правда неприятная. Эта его трусость все семь лет выводила меня из себя, а теперь она мне на руку.

Филипп меня не упрекает. «Тебе нужна личная свобода», – объявил он мне, упреждая, чтобы я не успела что-нибудь объявить ему. «Ты творишь, тебе нужна личная свобода и покой». Это правда. Матери он сказал, что я уехала собирать материал для новой книги. И это тоже правда. Его мать живет теперь у нас. «Лучевую терапию с таким же успехом можно проходить и в Гамбурге, – решила она, – все в порядке». Она готовит ужин для детей, поет им песни, играет с ними, читает им вслух, укладывает их спать. Скорее всего, разрешает им смотреть телевизор и не следит за тем, чтобы они убирали у себя в комнате, не чистит с ними толком зубы и к тому же дает им на ночь молоко с медом, все в порядке!

Она дня не может продержаться без перерыва на сон. За покупками она ходит часами и возвращается совсем бледной и без сил. Когда она готовит, то каждые пару минут присаживается.

– Как ты?

– Хорошо, правда!

– А как терапия? Очень устаешь?

– Нет-нет, совсем не устаю, правда, все в порядке!

Филипп старательно не замечает, в каком она состоянии. «Мама, ты сваришь нам твой замечательный картофельный суп?» Филиппу невмоготу видеть ее слабой. «Мама, колготки порвались, можешь заштопать?» Филиппу страшно. «Мама, список покупок на завтра я положил на стол». Он проводит рукой по густым темным волосам: «Ты ведь тоже думаешь, что будет полегче?»

«We just have to wait and see» ^[10], – поет Конор Оберст, и я киваю. «Все хорошо? – улыбается мне Симон. – Тяжелый случай, – говорит он, показывая на мой мобильный. – Кажется, он впал в кому». – «Может, не все так трагично, – возражаю я, – может, у него просто зимняя спячка?» – «Ну, тогда я его разбужу», – подхватывает Симон, достает карманный ножик, раскрывает его и принимается ковырять лезвием в корпусе телефона.

«We just have to wait and see», – повторяю я и думаю при этом о черной кошке.

Тадеуш смеется. Голос у него осипший. «Ну вот, теперь ты поняла!» – радостно восклицает он. Студентка соглашается. В ее улыбке мне мерещится презрение к этому самовлюбленному старику. Или это только мне так кажется, а для всех остальных в улыбке нет ничего необычного? «Много существует такого, – говорит за соседним столиком Тадеуш своей красивой студентке, – чего сразу не увидеть, до многого доходишь постепенно (он стучит пальцем по лбу), это работа!»

«От жены ничего не скроешь», – сказала она по телефону. Выяснив, я ли это, она представилась и добавила: «Супруга того мужчины, с которым у вас роман. Вы забыли у него в квартире тушь. И давайте не будем попусту тратить время, сделайте одолжение, не отпирайтесь. Не прикидывайтесь дурочкой, как вереница ваших предшественниц. А главное, не будьте столь наивны – Тадеуш любить неспособен. А вот я его люблю, уже двадцать четыре года, и моя любовь не проходит, несмотря ни на что. Он был ноль без палочки, когда сюда приехал. Это я научила его немецкому, я ввела его в театральные круги, я добывала ему контракты, я вытаскивала его по утрам из постели и отвозила на репетиции, я искала для него пьесы, отбирала актеров и подсказывала идеи, я держала его за руку на премьерах и доставляла в невменяемом состоянии домой после банкетов. Это я его продвигала, пихала, пинала, он сам понятия не имеет, что делать. Это я его направляю, и я не позволю, чтобы он сбился с пути. Что вы можете ему дать? Ничего. И получить вы тоже ничего не сможете, не надейтесь. Тадеуша без меня не существует. А вас я уничтожу. Отстаньте от моего мужа. Не приближайтесь к нему. И еще – желаю вам на собственной шкуре испытать, каково это – когда у вас отнимают мужа».

«Мне жаль вас огорчать, но я не собираюсь замуж, тем не менее спасибо за добрые пожелания», – ответила я. Нет, не ответила, хотя было бы здорово. Насколько я помню, я не сказала ничего.

Прежде чем повесить трубку, она добавила: «Надо же, как вы его расписали. Такие гематомы. Неужели вам это доставляет удовольствие? Что вы за человек такой?»

Я пришла в ужас и совершенно растерялась. Хотела было набрать Тадеуша, но все не решалась, промучилась несколько часов и так и не позвонила. На следующий день он сам мне позвонил и предложил встретиться – голос у него был абсолютно беззаботный.

Тадеуш изредка рассказывал о жене. Он никогда не называл ее женой, только – Утой, хотя мы с ней никогда не встречались. Ута была невероятно талантливой журналисткой. Ута не только много работала, но и успевала заботиться о своих престарелых родителях – они все жили в огромной усадьбе, вместе с многочисленными домашними и дворовыми питомцами. Скотину не держали, потому что Ута, помимо всего прочего, была еще и активной защитницей животных. Однако Ута ошибалась. У меня не было романа с Тадеушем. Почему я ей этого сразу не сказала? Может, из-за того, как она начала разговор? «Тадеуш знает, что я вам звоню, – первым делом заявила она, – он сам дал мне ваш номер и полностью одобряет мои действия».

А может, я просто хотела узнать побольше и потому не стала ее прерывать?

Тадеуш изменял жене с какой-то буйной дамочкой. Точно не со мной. Тогда с кем? И когда он успевал? На репетициях он на глазах у всей труппы, свободное время проводил со мной, а на выходные уезжал домой! Что это за тушь? Чья она? И какие такие гематомы? Нужно выяснить. Я следила за Тадеушем, рылась тайком в его записной книжке, подслушивала, когда он разговаривал по телефону, подозревала каждую женщину, оказавшуюся поблизости, – все напрасно. Наступил черед фантазий: обо мне и взрослом мужчине с телом моего отца и головой Тадеуша. Я впиваюсь зубами в его соски – выступает кровь, я кусаю его щипцами – он корчится, я бью ему между ног тупым предметом – он молит о пощаде, я тушу сигарету в его пупке – он заходится криком. Удовольствия мне эта игра не доставляла, это было явно не мое, и я бросила фантазировать. С Тадеушем мы общались, как и прежде. О звонке его жены речь так ни разу и не зашла. Однако именно после этого разговора наши отношения изменились. Тадеуш стал давать мне деньги на такси. Больше, чем нужно. «За что он мне платит?» – недоумевала я. А однажды вечером он погладил меня по голове. «Порой мне кажется, что я знаю тебя целую вечность», – сказал он. И поцеловал меня в лоб. «Ты такая красивая». Потом он покрыл поцелуями мои щеки, добрался до губ, целовал меня осторожно, тихо-тихо.

С этого вечера все началось. Он срывал с меня одежду, едва мы оставались наедине, требовал, чтобы я так же бесцеремонно раздевала его, чтобы я садилась на него и издевалась над ним, следуя его указаниям (у него было совершенно четкое представление, как все должно происходить). Я уходила ранним утром, когда он спал. По городу мчались такси. Тадеуш рассказывал, что по ночам ему приходится подъезжать к огромному подворью Уты исключительно по маленькой проселочной дороге, со скоростью пешехода, так решила она – чтобы он, не дай бог, не переехал какую животинку.