Суета сует - Наталия Рощина Страница 39

Не зная, что делать, Смыслов пытался обрести равновесие в ночных поездках по пустому загородному шоссе, где можно было от души нажать на педаль газа и с трудом различать, как мелькает за окном то сосновый бор, то заснеженная посадка. Но однажды все чуть было не кончилось трагически, потому что на одном из участков с обочины тронулся автомобиль, не подававший каких бы то ни было предупредительных сигналов: ни стопов, ни поворотов. Благо недавно купленная резина позволила Максиму затормозить быстро, а сам он отделался довольно болезненным ударом о рулевую колонку. Неприятный разговор с подвыпившим горе-водителем поставил точку на ночных поездках Смыслова. У него долго болел кулак, обрушивший один-единственный удар в пьяное, улыбающееся лицо. Максим чувствовал, что готов продолжать избивать того, кто чуть было не стал виновником трагедии. Наконец-то нашелся тот, на ком можно было выместить всю накопившуюся досаду. Но выскочившая из машины женщина, пронзительно вереща, бросилась защищать своего мужа. Она плакала, совала Максиму деньги, а потом, увидев, что он успокоился, стала кричать, что запишет номер его машины и подаст на него в суд. Она висла у него на рукаве дубленки, но, резко оттолкнув ее, Смыслов сел в машину и развернулся в сторону дачи. Доставлявшая обычно удовольствие езда раздражала. Смыслов не мог ехать ни медленно, ни быстро. Ему все время мерещилось, что вот-вот кто-то выскочит на дорогу, снова вынырнет с обочины автомобиль. Максиму было настолько не по себе, что он едва нашел в себе силы вернуться на заснеженную дачу. Он даже машину не поставил в гараж, оставив ее под открытым небом у самих ворот. Он злился, просто вскипал от негодования и всю свою досаду излил на автомобиль. Он бил его ногами по колесам, стучал кулаком по бамперу и багажнику, лепил снежки и яростно бросал их в лобовое стекло. Потом вдруг стих, вытер бегущий со лба пот и, не заходя в дом, снова сел за руль. В этот поздний вечер Максим решил, что одиночество сводит его с ума, изменяет до неузнаваемости. Перемены, происходящие с ним, совершенно ему не нравились. Прежде он никогда не был таким несдержанным. Нужно было срочно что-то предпринять. И Смыслов поехал к Ирине. Он поставил машину на стоянку неподалеку от ее дома, будучи уверенным, что его примут, что ему будут рады. И не ошибся. Распахнувшаяся дверь и улыбка Ирины — одно из приятных воспоминаний недавнего прошлого, резко разграничившего то, что было до и то, что происходило в сказочном настоящем. И холод одиноких ночей сменился жаркими объятиями, ласками, которыми щедро одаривала его счастливая хозяйка его нового пристанища.

Для Максима все, что происходило с ним после развода с Милой, казалось сном. Просыпаться не хотелось, потому что только теперь он мог сравнить, какой была его жизнь и какой она стала теперь. Небо и земля, пустыня и вода, мороз и зной. Все в этих двух периодах было настолько различным, что оставалось удивляться: как он выжил в полном непонимании, игнорировании собственных желаний? Разве можно было столько лет любить безответно, не нуждаться в обычных мелочах, делающих нас счастливыми, защищенными? Мужчине тоже важно ощущать себя защищенным, конечно, не в смысле физической силы рядом, а духовной целостности, родстве душ. Жизнь преподнесла ему нежданный подарок. Это было наградой за долгие годы душевного одиночества, отчаянных попыток собрать воедино то, что изначально не могло быть одним целым. Рядом с Ириной он чувствовал себя настолько уверенно, что иногда ему не верилось, что столько лет он мог провести с другой женщиной. Где были его глаза? Он не позволял себе даже думать о ком-то, кроме Милы. Почему сердце не подсказало, что так близко женщина, которая хочет сделать его счастливым? Максим всегда знал, что его любовь и заботу принимают как должное. Кирилл — ребенок, здесь все нормально, но с Милой все зашло в тупик. Почему-то только через двадцать пять лет все его естество решило взбунтоваться и открыто признать, что так дальше жить нельзя. Зачем ему понадобилось молчать так непростительно долго? Ведь все могло сложиться иначе, и не только у него. Может быть, и Мила, наконец, осмотрелась бы по сторонам и нашла того, кто был нужен именно ей? Но даже сейчас Максиму было трудно понять, кто смог бы стать ей достойным супругом, таким, которого бы она любила, уважала, боялась потерять. Родился ли вообще такой мужчина? Максим часто задавался этим вопросом раньше, а теперь ответ был ему не нужен. Пусть сама разбирается со своей личной жизнью. Мила наверняка почувствовала облегчение, освободившись от необходимости поддерживать иллюзию давно не существующей семьи. Нет семьи, нет постоянного раздражителя в его лице. В ее взглядах, жестах было столько нескрываемого презрения, как он выжил, испепеляемый ими? Не желая ничего замечать, он не решал проблему, а просто упорно отворачивался от нее. Видит бог, он долго ждал перемен. Нет так нет. Смыслов был несказанно рад, что нашел в себе смелость начать все сначала. Наверное, за долгие душевные мытарства он все-таки обрел душевный покой, почувствовал себя защищенным и жил, стараясь не загадывать далеко вперед. Он знал, что счастье — миг. Он не может длиться долго, и обязательно найдется какая-нибудь мелочь или что-то грандиозно важное, способное все разрушить в считанные секунды. Вот был ты самым счастливым человеком и смотрел на всех с нескрываемой любовью, обожал весь мир, а через несколько мгновений все рушится, делая тебя самым несчастным, самым обездоленным и лишенным будущего. И глаза твои больше не горят, и руки опустились, и люди кажутся злыми и завистливыми. Ты увидишь в их взглядах радость. Им нравится наблюдать твои муки, они доставят им удовольствие и все только потому, что, глядя на тебя, они вздохнут с облегчением, что это происходит не с ними.

Максим отвернулся от Ирины. Она заерзала, что-то беззвучно произнося, и Смыслов поспешил закрыть глаза. А не то проснется, увидит, что он уже не спит, и побежит на кухню. Она такая легкая на подъем.

— Мне доставляет такую радость делать что-то для тебя, — признавалась Ирина. — Со мной такого никогда не было. Я испытываю радость, заботясь о тебе. Веришь?

Он верил, но, заглядывая в себя, точно знал, что ответное чувство не столь глубоко, не столь щедро. Максим никогда не произносил слов просто так, тем более слов любви. Он честно сказал, что пока не может сказать, что влюблен. Признался, что не смог до конца изгнать из сердца Милу, все, что было связано с их совместной жизнью.

— А я и не прошу тебя забывать, — тихо заметила Ирина. Она волновалась, стараясь скрыть это бесцельной суетой: одни и те же вещи она то складывала в шкаф, то снова доставала, рассматривала.

— Но ты наверняка ревнуешь меня к прошлому?

— Это никоим образом не отразится на моем отношении к тебе. Ревность — ужасный недостаток, с которым нужно бороться. Я буду вести беспощадную борьбу. Не бери в голову, если я вдруг скажу что-нибудь, что тебе не понравится.

— О чем?

— Не о чем, а о ком, — поправила Ирина.

— Ты о Миле?

— Да.

— Я сам могу наговорить о ней много нелицеприятного, но не собираюсь этого делать. И тебе не нужно, хорошо? Мы разошлись, и вряд ли слова смогут что-либо объяснить, изменить. Поэтому я не буду ни хвалить Милу, ни лить на нее грязь.