Оливье, или Сокровища тамплиеров - Жюльетта Бенцони Страница 39

— Если ты ничего не просишь, то ничего и не получишь, сынок! — сказал Оливье, не удержавшись от смеха. — А эти двое, о которых ты говорил, на нас даже не взглянули...

— Да им до нас и дела не было. Как бы там ни было, я боюсь, что мы никогда не достигнем сходства с нищенствующими монахами. Мне бы хотелось иметь другое облачение...

— Но сир Жан де Вилье нашел для нас только это. И мы должны быть ему благодарны: хотя мы побрились, он сразу угадал в нас тамплиеров.

Владыка Иль-Адана, в самом деле, принял их без возражений, однако не стал скрывать, что после 13 октября к нему уже заезжал королевский вестник с эдиктом, согласно которому любой, кто даст приют тамплиеру, подвергнется серьезным наказаниям, вплоть до конфискации имущества и тюремного заключения. Причем он был братом Жерара де Вилье, настоятеля Франции, и, естественно, должен был возглавлять список подозрительных лиц, но это был человек крепкого характера, вполне способный защищать свой замок на острове против любых попыток, пусть даже и со стороны короля, изгнать его оттуда.

— А моих благородных братьев, — проговорил он, — я, конечно же, буду защищать всегда и никогда не допущу, чтобы с ними расправились в моем собственном замке.

— Но мы ведь не ваши братья? — осторожно спросил Оливье.

— Вы Его братья и поэтому можете рассчитывать на мою помощь. Я считаю Храм чистым, а все гнусные обвинения в его адрес несправедливыми.

— Значит, все, что мы слышали, — правда? — с тревогой произнес Оливье. — Правда, что все командерии Храма были атакованы одновременно? Мы не верили своим ушам.

— Тем не менее это истинная правда. Король Филипп сумел осуществить невиданное дело, но это доказывает, насколько сильна его власть в стране... Если вы хотите вернуться в Париж, вам надо переодеться.

И Оливье с Эрве пришлось сменить свои одеяния на серо-бурые рясы, а сапоги — на сандалии. К такой обуви они совершенно не привыкли: Оливье сразу вспомнил рассказ отца о том, как он добирался в командерию Жуаньи от Забытой башни, спасаясь от людей бальи Шатобриана. Поменять прочные, хорошо защищающие ноги сапоги на сандалии оказалось настоящей мукой, особенно в промозглую осеннюю погоду. Эрве согласился на это только из преданности к Оливье. Сам он считал совершенно неразумным совершать рискованное путешествие в Париж. Ведь куда проще было потратить несколько часов и добраться до его фамильного замка Дама, расположенного к северу от столицы... Неплохо было бы оставить и лошадей. Но Оливье хотел узнать, что случилось с братом Клеманом, а для этого необходимо было вернуться в столицу, в обитель Храма, и послушать, о чем толкуют на улицах... Напрасно Эрве твердил, что Мусси находится всего в шести лье от Парижа, что там можно спокойно поразмыслить о том, что произошло, что, все равно, более надежного убежища у них нет, — Оливье был непоколебим. Он отвечал, что может совершить поездку в Париж один, ему это крайне необходимо.

— Возможно, Господь хочет, чтобы здесь наши пути разошлись, — очень мягко увещевал он друга. — Возвращайся к себе! Обещаю, что приеду, как только все разузнаю!

— Приедешь ко мне? Один ты никогда не найдешь дорогу! — бурчал Эрве. — Наше старое Мусси — это ведь не стольный град. И туда не так-то просто добраться. Мы не расстанемся, и больше ни слова об этом.

И вот, скорее напялив, чем надев, свои серо-бурые, коротковатые рясы, два друга влились в почти непрерывный поток телег с овощами, осликов, на которых сидели боком женщины, солдат, крестьян и странников, прибывающих из Фландрии или из других мест. Все направлялись к Парижу по широкой дороге, предназначенной для радостных королевских въездов или печальных похорон, за которыми всегда наблюдали люди из деревень, образующих большой полукруг от Понтуаза до Иль-Адана, Шантийи, Санлиса, Нантейля-ле-Одуена и Мо.

Отправившись в путь, друзья беспрепятственно миновали ворота Сен-Дени, охраняемые солдатами, которые более внимательно присматривались к тем, кто покидал город, нежели к тем, кто входил в него... Впрочем, атмосфера изменилась. Возбужденная и, скорее, веселая в обычное время, она отражала теперь великую драму, разыгравшуюся в королевстве. Не было слышно песен или радостных восклицаний при встрече, люди тихонько переговаривались по двое или трое под навесами лавок; все спешили по своим делам, натянув на брови шапчонки или колпаки и тревожно озираясь по сторонам. Даже крики уличных торговцев звучали как-то приглушенно. Они по-прежнему предлагали сыр бри, кресс-салат, печеный горох, свежие булочки, рыбу из прудов Бонди и тысячу прочих заманчивых вещей, но напевные зазывания словно застревали у них в горле. Даже женщины, завернувшись в плащи, торопливо и в полном молчании проходили по улицам, чтобы заглянуть в церковь или к поставщику, но ни с кем не заговаривали и не смотрели на других. Одна из них сунула монетку в руку Эрве и попросила помолиться за нее. На Париж будто опустилась огромная темная туча...

Около обители Храма, подступы к которой охранялись рядами солдат, обстановка была еще хуже. Как всегда, здесь образовывались небольшие группки, которые ожидали, сами не зная чего. Привычные нищие, каждый день приходившие к Храму за пищей и милостыней, также присутствовали здесь, но стояли в некотором отдалении, не приближаясь к входным башням, где размещались кордегардии [45]. Все пристально разглядывали суровых вооруженных людей в железных шлемах так, словно это были ангелы возмездия с пылающими мечами, поставленные для охраны потерянного рая.

Два лжемонаха испытывали сходные чувства. С той только разницей, что здесь для них был не ставший запретным эдем, а их собственный дом, в котором они знали каждый камень, каждый закоулок. Эта обитель Храма представляла собой отдельный город в городе — с множеством строений, великолепной часовней в центре с грандиозным куполом, напоминающим культовые сооружения Востока. Здесь же располагались дом призрения для больных, кельи для рыцарей, четырехэтажная башня Цезаря, воздвигнутая в прошлом веке, а также изумительное сооружение, которое недавно завершил брат Юбер: большая башня, которую называли обычно Главной. Это была настоящая крепость, тоже квадратная, но окруженная круглыми башенками пятидесяти метров высотой, крытыми голубой черепицей. Главную башню построили для сокровищ Храма... [46]

Помимо всех этих построек, на территории Храма располагались прекрасный капитулярий, большие конюшни, ферма, поилки, кладбище, тюрьма и позорный столб Ордена. Это не считая мельницы, пекарни и того, что именовали цензивой — пространства, управляемого по феодальным законам — место обитания ремесленников, каменщиков, резчиков и плотников, которых использовал для своих нужд Храм. Как и остальная обитель, цензива не подпадала под власть короля, пользуясь, сверх того, как и весь благородный цех зодчих, льготами, которые предоставил ему Людовик Святой.