Тайна фамильных бриллиантов - Мэри Элизабет Брэддон Страница 39

Джослин-Рок находился в десяти милях от Модслей-Аббэ и в одной только мили от города Шорнклифа. Это великолепное поместье принадлежало роду Джослин со времен Плантагенетов.

Замок стоял на крутом обрыве, у подножия которого шумел и пенился водопад, неся свои воды в маленькую речку, впадавшую невдалеке в Эвон. Самое здание было не очень велико, ибо большая часть старинных стен и башен уже давно развалилась, но оно сохранило свой величественный характер. Громадная, восьмиугольная башня с бойницами возвышалась так же гордо, как во времена Плантагенетов, когда бунтовщики напрасно таранили его стены. Все здание было выстроено из камня, и массивный готический портик напоминал средневековые соборы. Внутри все блистало роскошью, но совершенно иной, чем в более скромных комнатах Модслей-Аббэ, убранных с современным комфортом и изяществом.

В Джослин-Роке на каждом предмете, на каждом украшении лежала печать времени. В мрачной зале на стенах, украшенных резьбой, висели шлемы, иссеченные тяжелыми палашами сарацинских витязей, стальные брони, некогда покрывавшие берберийских коней гордых крестоносцев, оружие работы знаменитых миланских мастеров, старинные пищали, громадные щиты, медные латы, дротики, самострелы, пики, мечи. Рядом с этими воинственными доспехами красовались рога громадных оленей, шкуры лисиц, свидетельствовавшие об охотничьих подвигах славного рода Джослинов.

Это был благородный, древний замок. Коронованные особы, принцы крови сиживали в громадных резных креслах, украшавших столовую; английская королева однажды провела ночь в спальной комнате замка, обтянутой голубым атласом. Его владельцы, остававшиеся всегда верными королю, не раз прятались в огромных комнатах от преследований республиканских солдат или бежали от них в потаенные коридоры, скрытые за роскошными обоями. В блестящих покоях замка виднелись и старинные картины, и драгоценные кубки, вывезенные Джослинами из Флоренции, и дорогие севрские статуэтки, лично подаренные владельцам замка прекрасной маркизой Помпадур в те дни, когда севрские рабочие работали только на короля и ради любви к искусству и преданности королю подвергались смертоносным испарениям мышьяковых паров. Тут было золотое блюдо, которое какой-то король подарил своему гордому любимцу в те дни, когда еще любимцы королей были всесильны в Англии. Не было в замке почти ни одного сколько-нибудь ценного предмета, который не имел бы своей истории, гласившей о славе и величии знатного рода Джослинов.

Это великолепное жилище, одинаково священное по связанным с ним легендам и историческим воспоминаниям, принадлежало теперь сэру Филиппу Джослину. Молодой баронет был одарен красивым, откровенным лицом, мужественной фигурой; в глазах его блестела неудержимая храбрость, на устах постоянно играла улыбка. Он был отличный стрелок, ловкий наездник и даже несколько художник.

Но сэр Филипп не любил умственных занятий. Его более занимала скачка в Шорнклифе, чем новая брошюра по политической экономии, и он решительно не знал, как поддержать разговор, когда ему случалось за обедом сидеть рядом с «синим чулком». Но, несмотря на свои спортсменские замашки, юный баронет был совсем не глуп. Джослины были великолепными наездниками с незапамятных времен и славились своей ловкостью в стрельбе еще до изобретения огнестрельного оружия. Сэр Филипп не был помешан на охоте и спорте, как некоторые английские джентльмены, а вполне сознавал, что когда он женится, то жена ему будет гораздо дороже всякой лошади. Однако до сих пор он еще не думал о будущей леди Джослин. Он смутно чувствовал, что женится, как все Джослины женились до него, и что он будет жить счастливо с женой, подобно всем своим предкам, за исключением одного несчастного Гильдебранда Джослина, который по ложному подозрению выбросил свою жену из окна в водопад. Долго ходила в народе легенда об этом страшном происшествии, даже уверяли, что каждый год в день этого убийства в брызгах водопада появляется призрак несчастной.

Сэр Филипп полагал, что, конечно, придет день, когда он женится, но пока не обращал никакого внимания на хорошеньких дочерей своих соседей, которых встречал на скачках, стрельбе, балах или обедах. Сердце его еще не принадлежало никому, и, когда он смотрел на мир из окна своей комнаты, перед которым во все стороны расстилались его владения, жизнь ему представлялась в самом радужном свете. Мир, на который люди так горько сетуют, ему казался прелестным, приятным уголком. Он выстроил себе в замке мастерскую и проводил там целые часы перед мольбертом, рисуя арабскую лошадь, прекрасную итальянку или сцену из его охотничьих приключений. И все это под самым ярким ультрамариновым небом или под блестящими лучами заходящего солнца, изображенного длинными полосами вермильона и гуммигута. Он не был большим живописцем, да и вообще во всей его натуре не было ничего величественного; он рисовал с той же смелостью и ловкостью, с какой ездил верхом или стрелял из ружья. Его картины были всегда веселые и вполне подходили под ту категорию художественных произведений, которые у невзыскательных любителей называются «миленькими».

Сэр Филипп отличался более всего своей всегдашней веселостью, и эта веселость была, быть может, самым лучшим его достоинством. Никакая мода, никакое влияние товарищей не могли из него сделать фаталиста, разочарованного во всем и всех, которых — увы! — столько развелось среди современной молодежи. Танцевал он? Да, и без ума любил танцы. Пел он? Да, насколько умел; его густой бас очень мелодично раздавался на Темзе, когда после веселого обеда он катался с товарищами в лодке. Бывал он за границей? Да, и был в восхищении от старинных неудобных трактиров, докучливых комиссионеров и медленных переездов. Ах, как все это было весело! А хорошенькие крестьянки в их высоких белых чепцах, под лазурным южным небом! А старинные дребезжащие дилижансы с избытком веревок вместо упряжи! А пыльные соборы, несносные нищие, игорные столы! Какое удовольствие даже вспомнить об этом! Сэр Филипп Джослин говорил о природе, обо всем мире с тем же восторгом, с тем же азартом, с каким молодой супруг говорит о своей прелестной жене.

Бедняки и нищие вокруг Джослин-Рока обожали молодого хозяина. Бедняки любят смотреть на веселых, счастливых людей, если только они не надменны, не горды. Сэр Филипп был богат и распоряжался своим богатством по-барски. Он был счастлив и хотел, чтоб все вокруг были счастливы. Он с радостью делился лучшими манильскими сигарами с инвалидом в богадельне или сам относил бутылку редкой джослинской мадеры с знаменитой коричневой печатью какой-нибудь несчастной крестьянке, возившейся с больным сыном. Он часами просиживал со своими фермерами, рассказывая им о заграничном земледелии, и был крестным отцом почти всех мальчуганов миль на десять вокруг Джослин-Рока. Его светлая, веселая жизнь не была запятнана ни малейшей тенью кутежа и разврата. Ни одна несчастная, опозоренная девушка не проклинала его имени, бросаясь с отчаяния в мрачные воды быстрой реки. Все любили его, и он был достоин всеобщей любви и уважения. Он воспитывался в Оксфорде, и хотя не показал слишком блистательных успехов в науке, но оставил о себе самые приятные воспоминания; самые серьезные профессора не могли не улыбнуться, когда речь заходила о его веселых, детских шалостях; все торговцы прославляли его аккуратность в платежах, а один из слуг, который должен был уйти из заведения по болезни и старости, получал от него пожизненную пенсию. За всю свою жизнь сэр Филипп Джослин не причинил никому ни малейшей неприятности, разве только один дальний его родственник, долженствовавший ему наследовать в том случае, если он умрет бездетным, мог гневаться на него, смотря на удивительное здоровье молодого человека.