Пегас - Даниэла Стил Страница 39

Из Санта-Барбары цирк переехал в Солванг – построенный по образцу голландских деревень милый маленький городок с ветряными мельницами, а оттуда, к радости артистов, направился в Лас-Вегас. Там задержались всего на сутки, а представления давали и днем, и вечером, но любители азартных игр все-таки успели заглянуть в казино до и после работы.

Предстоял заключительный этап гастролей. Турне продолжалось семь месяцев – немногим меньше, чем в прошлые годы. Теперь путь лежал сначала на юг, а потом на восток, домой. Больше суток цирк на одном месте не проводил, так что рабочим приходилось трудиться ночь напролет, чтобы собрать и погрузить громоздкий сложный реквизит, а уже через несколько часов предстояло снова его разгрузить и смонтировать.

На юге останавливались в каждом штате, а последнее выступление состоялось в родной Флориде, в городе Тампа.

Весь сентябрь мир неотрывно следил за событиями войны, объявленной Германии Британией, Францией, Австралией и Новой Зеландией. В цирке каждый тревожился за оставшихся в Старом Свете родственников, ведь среди артистов преобладали выходцы из Германии и различных стран Восточной Европы.

Несмотря на шокирующие известия, гастрольное турне продолжалось своим чередом и 30 октября закончилось в Тампе. Все находились в подавленном состоянии. Николас уже несколько недель не получал известий ни от Алекса, ни от отца, а те немногие письма, которые пришли после начала войны, несли на себе печать германской цензуры. Но все же почта работала, поскольку Соединенные Штаты Америки в войне не участвовали.

Больше всего Николаса волновало здоровье отца, хотя в своих письмах он старался скрывать тревогу. В ответных посланиях Пауля сквозили старость, одиночество, неуверенность и страх. Теперь, когда Германия воевала со всей Европой, положение ухудшалось день ото дня. Очень хотелось получить весточку от Алекса: друг всегда сообщал намного больше новостей, чем отец. Пауль, как правило, ограничивался общими рассуждениями и уверял, что как только ситуация нормализуется, сын и внуки смогут вернуться на родину. К сожалению, с каждым днем надежда на скорое окончание войны таяла. Николасу уже стало ясно, что в прежнее русло жизнь вернется не скоро, а если Гитлер останется у власти, то, скорее всего, это не случится никогда. Тревожила и судьба матери: удалось ли ей спастись от жестокой участи, постигшей евреев? Может быть, она тоже смогла эмигрировать? Хотя Николас ее не знал, все равно искренне хотел верить в избавление.

В городке Саванна, штат Джорджия, в очаровательном маленьком отеле Николасу и Кристиане удалось провести еще одну романтическую ночь. Украинские гимнастки снова прикрыли беглянку. Николас рассказал любимой о тревоге за отца, и Кристиана старалась поддержать его сочувствием и заботой. Марковичи тоже беспокоились об оставшихся в Польше родственниках. Хотя большая часть семьи работала в американском цирке, в Варшаве несколько человек подвергались смертельной опасности.

Во время последнего представления в Тампе Кристиана все еще оставалась в плену тайного свидания и снова едва не сорвалась. Когда она оступилась, у Николаса остановилось сердце, он едва не вскрикнул. А вот толпа не сдерживалась, и по залу пролетел испуганный возглас. После выступления в очередной раз произошло бурное объяснение, и снова Николас умолял прекратить неоправданный риск и не пренебрегать страховкой.

– Не проси о том, что невозможно, – с горечью отрезала Кристиана. – У меня попросту нет выбора. Если откажусь от своего номера, всей семье придется бросить цирк. Ни отец, ни братья этого не допустят, они зависят от меня и моей работы так же, как твоя семья зависит от работы с лошадьми. – Она смотрела полными грусти глазами: так не хотелось причинять ему боль, но вариантов не существовало. В их семье никто и никогда не работал с сеткой. Марковичи славились бесстрашием и презрением к опасности.

– Не допустят? – горячо воскликнул Николас. – Им ничего не стоит поставить под удар твое здоровье и даже жизнь! – Во время каждого разговора он начинал сердиться, и Кристиана дала себе слово больше никогда не обсуждать опасную тему. Он не понимал и не мог понять отношения в ее семье, потому что не принадлежал к цирковой династии, да и вообще работал в цирке меньше года.

– Значит, не откажешься от номера? – угрюмо подытожил Николас.

– Не откажусь. Так что лучше прекрати эти бесконечные споры.

– Прекращу только в том случае, если ты проявишь хоть каплю здравого смысла. Судя по всему, твои родственники начисто его лишены. – Он всерьез расстроился; постоянный риск вселял ужас и за Кристиану, и за самого себя. Решение так и не было найдено, и на следующий день, вернувшись в Сарасоту, они простились довольно холодно. Никто не хотел идти на уступки, каждый был уверен в своей абсолютной правоте. Однако напряжение постепенно развеялось, поскольку подошло время зимнего затишья. Переезды и регулярные выступления прекратились, и острота проблемы сгладилась сама собой, на некоторое время утратив актуальность. На первое место вышли военные новости, среди которых не нашлось ни одной хорошей. Николас постоянно слушал радио, боясь пропустить известия о событиях в Европе. Как и все разумные люди, он начал осознавать, что Гитлер стремится к мировому господству и не остановится, пока не достигнет безумной цели.

Во время разговоров он часто замолкал, задумывался о судьбе Пауля и Алекса, пытался представить, как им живется в жестоких условиях войны. Все чаще появлялось чувство вины, ведь он оказался за океаном и не мог поддержать отца и друга в тяжких испытаниях.

– Уверена, что они все понимают, – попыталась успокоить Кристиана, когда Николас поделился своими переживаниями. – Ты же не мог остаться.

– Не знаю, почему они обязаны что-то понимать, – честно признался Николас. – Я и сам до сих пор не вижу логики. Полный абсурд, я должен быть там, вместе с ними. – Но он оказался здесь, в спокойной благополучной Америке, а самые близкие люди остались в горящей Европе, где каждый день приносил новые испытания. Он ничем не мог помочь ни им, ни другим страдальцам. Кристиана видела одиночество, застывшее в глазах любимого, понимала терзавшее его ощущение беспомощности. Хотелось утешить, облегчить боль потери. Сочувствие укрепляло душевную связь, с каждым днем отношения становились искреннее и ближе.

Тобиас и Лукас тоже радовались возвращению в Сарасоту. Урок географии длительностью в семь месяцев успел немного утомить. Лукас продолжал дружить с клоунами. За год он превратился в настоящего циркового ребенка и успел забыть прошлую жизнь. Мальчику исполнилось семь лет, все вокруг – и дети, и взрослые – стали его приятелями. Не существовало человека, которого он не успел полюбить и который не успел полюбить его. Тобиас вел себя куда более сдержанно, тем более что нежное и уважительное чувство к Кате диктовало особые условия. Они проводили вместе почти все время: разговаривали, учили уроки, целовались, когда позволяли обстоятельства. Что ни говори, а обоим было по шестнадцать лет, и они учились в одной школе.