Белый туман - Жаклин Рединг Страница 39

– Майри говорит, что вам пора спускаться вниз, чтобы печь струан к празднику.

Элинор в ответ кивнула. Она совсем забыла, что уже спрашивала раньше у Майри, не могут ли они с Джулианой помочь ей в приготовлении традиционного кулича ко Дню святого Михаила, который должен был отмечаться на следующий день.

– Благодарю вас, Фергус. Мы скоро придем.

Девушка отложила книгу в сторону и тут заметила, что шотландец с явным интересом присматривается к фреске Джулианы.

– Прекрасная работа, не правда ли?

– Да, - ответил тот, не спуская пристального взора с Джулианы, которая повернулась к нему лицом. - Сходство и в самом деле поразительное.

Джулиана отвела взгляд в сторону и принялась убирать свои краски и кисти.

– А хозяин это видел? - осведомился Фергус.

– Пока еще нет. Я решила, что нам лучше подождать, пока Джулиана закончит, а уж потом показать ему картину.

Странное выражение в глазах слуги несколько озадачило Элинор.

– Вы полагаете, лорд Данвин рассердится на нас за то, что мы расписали стены, не спросив у него разрешения?

Фергус в ответ только пожал плечами.

– Я не могу судить о том, что нравится хозяину, а что - нет. Вам лучше спросить об этом у него самого.

С этими словами слуга зашаркал к двери.

Этот человек всегда обращался к ней сухим, деловым тоном, никогда не говоря ни слова помимо того, что считал необходимым ей сообщить. Поначалу Элинор думала, что не понравилась ему, так как слуга всегда вел себя с ней бесцеремонно, а временами даже грубо, однако в конце концов пришла к выводу, что Фергус точно так же относился ко всем в замке.

Элинор бросила взгляд через плечо на Джулиану, которая теперь стояла у окна. На лице девочки отражалось замешательство.

– Не волнуйся, Джулиана. Я не сомневаюсь, что когда твой отец увидит, как прекрасно ты справилась с работой, то только поблагодарит нас за те усовершенствования, которые мы тут произвели.

Ее слова, похоже, немного успокоили Джулиану, и Элинор улыбнулась ей:

– Ты уже закончила уборку?

Девочка кивнула, и они вместе направились в сторону лестницы.

В кухне было светло, как в ясный солнечный день, из-за моря свеч, ламп «крузи» и маленьких фонарей, не говоря уже о пламени очага, приятное тепло от которого чувствовалось уже в коридоре. Воздух был наполнен аппетитным ароматом выпечки и свежесорванных трав, смешивавшимся со смолистым запахом горящей древесины.

Две дочери Майри, Алис и Сорха, обе крепкие, здоровые и с тем же веселым, покладистым нравом, что и у их матери, уже находились здесь, помогая ей в приготовлениях. Несмотря на то что и та, и другая выбрали себе мужей на Большой земле, молодые женщины часто навещали мать, по крайней мере раз в неделю проделывая путь до острова в ялике Дональда Макнила с тех пор, как после кончины их отца пять лет назад Майри уступила семейный участок земли в обмен на пару комнат рядом с кухней замка Данвин. Сорха, унаследовавшая темные волосы и высокий лоб от отца, была старшей и со дня на день должна была разрешиться от бремени первым внуком Майри. С мягким взором и рукой, часто покоившейся на раздавшемся животе, она являла собой настоящее воплощение материнского счастья. Радость в семье была двойной, поскольку Алис, несколькими годами моложе сестры и больше похожая на мать, только на этой неделе принесла весть о том, что она тоже ожидает появления на свет первенца к концу будущей весны.

Элинор не раз ловила себя на том, что с тоской смотрит. на этих женщин, еще таких молодых - Алис была моложе ее самой, которые уже вышли замуж и обзавелись собственными семьями, и спрашивала себя, настанет ли время, когда она узнает, что значит быть женой, матерью…

– Думаю, мы можем приступать, - произнесла Майри, вручая Элинор и Джулиане по широкому фартуку.

Церемония приготовления традиционного струана к празднику святого Михаила являлась событием не менее значительным, чем сам освященный веками кулич, и включала в себя целый ряд ингредиентов и последовательных действий, которые повторялись неукоснительно из года в год. Овес, ячмень и рожь, взятые в равных количествах, вместе перемалывались в муку на круглой ручной мельнице с каменными жерновами, стоявшей в углу кухни. По обычаю выпечка кулича доверялась старшей дочери в семье, однако на сей раз Майри передала эту честь Джулиане, предварительно показав ей, как правильно смочить муку молоком, добавив в тесто горсть клюквы и немного тмина, а также солидную порцию меда, после чего они придали куличу традиционную треугольную форму и оставили его выпекаться на разогретом плоском камне. Сам огонь в очаге поддерживался с помощью не сушеного торфа, как обычно, а собранных заранее символических ветвей дуба, рябины и черной смородины - деревьев, которые считались на островах священными. Когда кулич подошел, Майри и Джулиана, взяв три выдранных из петушиного хвоста пера, осторожно нанесли на его поверхность нечто вроде заварного крема из яиц, сливок и масла, образовавшего сверкающую при свете огня корочку.

После освящения на следующий день этот огромный струан полагалось разделить между всеми присутствующими на празднике. Из оставшейся муки выпекались отдельные маленькие куличи для тех членов семьи, которые по каким-либо причинам отсутствовали или скончались.

Пока Майри выставляла на стол один крошечный кулич за другим, тихо называя по имени каждого из родных, которых уже не было с ними, Элинор ощутила прилив горечи, вспомнив о собственной семье, находившейся сейчас так далеко от нее. За последние несколько недель Элинор не раз порывалась написать матери, чтобы заверить ее в том, что ей не о чем тревожиться и что с ее дочерью все в порядке, однако не могла продвинуться дальше первых слов приветствия. Да и что, собственно, она могла ей сказать? Элинор прекрасно понимала, что, если она откроет матери свое местонахождение, леди Френсис и Кристиан немедленно приедут сюда, на Трелей, чтобы забрать ее домой, к прежней жизни, жизни, которая представлялась ей теперь не чем иным, как сплошной ложью. Правда заключалась в том, что Элинор не готова была вернуться - во всяком случае, сейчас. За последнее время Джулиане удалось добиться больших успехов, и девочка, безусловно, нуждалась в Элинор, но, что было еще важнее, сама Элинор нуждалась в ней не меньше.

В Джулиане Элинор увидела как бы свое собственное отражение. Правда, она еще не утратила желания говорить, однако уже с детских лет к ней почему-то перестали прислушиваться. Она видела лишь то, что ей хотели показать, делала лишь то, что ожидали от нее другие, без каких-либо вопросов или сомнений. Лишь теперь Элинор поняла, почему они никогда не навещали старого герцога, ее деда, несмотря на то что он жил не далее чем в миле от их лондонского особняка. Лишь теперь она начала осознавать, сколько горечи, обид и скрытой враждебности бурлило под видимой благопристойностью. И это понимание помогло Элинор смириться с правдой о ее происхождении, простить мать и Кристиана за то решение, которое они приняли, сохранив все в тайне от нее. Если бы на ее месте неожиданно оказался Кристиан, Элинор не была уверена в том, что смогла бы принести в жертву собственную жизнь, чтобы защитить брата. Общество жестоко к любому, кто так или иначе отклонялся от идеала, и как все окружающие избегали Джулиану из-за ее немоты, точно так же они стали бы избегать ее, Элинор, проведав о ее незаконном рождении. И как бы она повела себя, попав в то же положение, что и ее мать, которой приходилось жить с нелюбимым человеком, день за днем тая в душе чувство горечи и разочарования? И скольким ее подругам из пансиона мисс Эффингтон выпала подобная участь? Очень многим, и даже ее дорогой Амелии Баррингтон не удалось этого избежать.