Светлячок надежды - Кристин Ханна Страница 39

Пакстон сел напротив нее, рядом с девочкой с пурпурными волосами.

Досчитав до пятидесяти, Мара снова посмотрела на него.

Он пялился на нее и улыбался, словно был уверен, что она в него втрескалась. Мара закатила глаза и отвернулась.

– Итак, уже семь часов, и мы можем начинать, – сказала доктор Блум. – Как видите, у нас новый участник, Мара. Кто-нибудь хочет познакомить ее с остальными?

Кто-то отвел взгляд, кто-то принялся грызть ногти, кто-то пожал плечами. Наконец девочка с пурпурными волосами решилась:

– О черт! Ладно. Я Рики. Мама умерла. Толстушка – это Дензи. У ее бабушки болезнь Паркинсона. Тод не разговаривает уже четыре месяца, так что мы не знаем, что у него за проблема. Элиза перестала есть после того, как ее отец убил себя. А Пакс тут по приговору суда. Смерть сестры. – Она посмотрела на Мару. – А с тобой что?

Мара почувствовала, что все смотрят на нее.

– Я… Я…

– Футбольный чемпион не пригласил танцевать на школьном балу, – сказала толстая девочка и нервно засмеялась собственной шутке.

Несколько человек захихикали.

– Мы здесь не для того, чтобы судить друг друга, – напомнила доктор Блум. – Вы все знаете, как это больно, правда?

Все тут же заткнулись.

– Режет себя, – тихо сказал Пакстон. Он небрежно развалился на стуле: рука на спинке стула Пурпурных Волос, нога за ногу. – Но почему?

Мара пронзила его взглядом.

– Пакстон, – сказала доктор Блум. – У нас группа поддержки. Жизнь нелегка. Вы все узнали это в юном возрасте. Каждый из вас пережил тяжелую утрату, и вы знаете, как трудно жить дальше, когда любимого человека больше нет или когда тот, кому поручено о вас заботиться, забыл о своем священном долге.

– У меня умерла мама, – ровным голосом сказала Мара.

– Хочешь поговорить о ней? – ласково спросила доктор Блум.

Мара не могла отвести взгляда от Пакстона. Его золотистые глаза буквально гипнотизировали ее.

– Нет.

– И никто не хочет, – тихо сказал он.

– А как насчет тебя, Пакстон, – спросила доктор Блум. – Ты не хочешь ничем поделиться с группой?

– «Не испытать страдания значило бы никогда не познать блаженства», – произнес он, процитировав Эдгара По и небрежно пожимая плечами.

– Послушай, Пакстон, – обратилась к нему доктор Блум, – мы уже обсуждали привычку прятаться за словами других людей. Тебе почти двадцать два. Пора уже обрести свой голос.

Двадцать два.

– Вам не понравится то, что я скажу, – ответил Пакстон. Он казался расслабленным и безразличным, но от его взгляда становилось неуютно и даже страшно.

Приговор суда.

Зачем суд направил его на сеансы психотерапии?

– Наоборот, Пакстон, – бесстрастно парировала доктор Блум. – Ты ходишь сюда уже несколько месяцев и еще ни разу не говорил о сестре.

– И не собираюсь. – Теперь он разглядывал свои черные ногти.

– Суд…

– Суд обязал приходить сюда, но заставить меня говорить они не могут.

Доктор Блум неодобрительно поджала губы. Она долго смотрела на Пакстона, потом снова улыбнулась и повернулась к худой девушке:

– Элиза, может, ты поделишься с нами, как на этой неделе у тебя обстоят дела с аппетитом…

Час спустя, словно повинуясь какому-то тайному сигналу, подростки вскочили со стульев и бросились к двери. Мара оказалась не готова к такому повороту событий. Когда она нагнулась, чтобы поднять с пола сумку, а потом встала, в комнате оставалась только доктор Блум.

– Надеюсь, это было не слишком болезненно, – сказала она, подходя к Маре. – Начинать всегда трудно.

Мара смотрела мимо нее на открытую дверь.

– Нет. Отлично. Я хотела сказать, да. Спасибо. Все было здорово.

Мара не могла дождаться, когда выйдет из этой комнаты, пропахшей черствым печеньем и подгоревшим кофе. Выбежав из здания, она остановилась. Улицы были полны народу. В этот июньский вечер Пайонир-сквер наводнили туристы и местные жители. Из таверн и баров доносилась музыка.

Из темноты вдруг появился Пакстон; Мара уловила его дыхание на долю секунды раньше, чем увидела его.

– Ты меня ждала, – сказал он.

Мара рассмеялась.

– Точно, потому что накрашенные парни меня заводят. – Она повернулась к нему. – Это ты меня ждал.

– А что, если и так?

– Зачем?

– Чтобы это выяснить, ты должна пойти со мной. – Он протянул руку.

В желтом свете уличного фонаря Мара увидела его бледную руку с длинными пальцами… и шрамы, похожие на знак равенства, поперек запястья.

Следы порезов.

– Теперь ты боишься, – тихо сказал Пакстон.

Она покачала головой.

– Но ты послушная девочка из пригородов.

– Была. – Произнося это слово, Мара почувствовала, что стеснение в груди немного ослабевает. Может, ей удастся хоть немного изменить себя, стать другой, и, если это произойдет, тогда, возможно, будет не так больно смотреть в зеркало и видеть в нем улыбку матери.

– Мара? Пакстон? – Сзади к ним приближалась доктор Блум.

Мару охватила странная печаль, словно она только что упустила чудесную возможность. Мара улыбнулась женщине. А когда повернулась, Пакстон исчез.

– Будь осторожна, – предупредила доктор Блум, проследив за взглядом Мары. Пакстон стоял на противоположной стороне улицы в тени между домами и курил сигарету.

– Он опасен?

Доктор Блум ответила не сразу:

– Я не имею права об этом говорить. Точно так же, как отвечать на такой же вопрос о тебе. Но я хочу тебя кое о чем спросить. Он привлекает тебя потому, что ты считаешь его опасным? Подобное поведение может быть рискованным для девушки в непростой ситуации.

– Он меня вовсе не привлекает, – возразила Мара.

– Нет, – сказала доктор Блум. – Конечно, нет.

Мара поправила сумку на плече и пошла по темной улице. Всю дорогу до дома Талли ей казалось, что за ее спиной звучат шаги, но, когда она оборачивалась, улица каждый раз оказывалась пустой.

Пока лифт поднимался в пентхаус, Мара всматривалась в свое отражение в зеркальных стенах кабины. Всю жизнь ей говорили, что она красивая, и в подростковом возрасте именно это она и хотела слышать от окружающих. В эпоху ДР – до рака – Мара могла часами изучать свое лицо, делать макияж и укладывать волосы, чтобы мальчики вроде Тайлера Бритта обратили на нее внимание. Но ПР – после рака – все изменилось. Теперь вместо своего отражения она видела только улыбку матери и глаза отца, и каждый ее взгляд в зеркало отзывался болью.