Оттенки страсти - Барбара Картленд Страница 39

– Ах, боже мой! Боже мой! – то и дело срывалось с его уст горестное восклицание, он словно приходил в себя, и в ту же минуту голоса начинали звучать с новой силой. Так разъяренный бык мечется в поисках обидчика, мчится, не разбирая дороги, а вокруг него неистово бушует разгоряченная публика. Вот и он один в чужом и враждебном ему мире. И у него не осталось больше сил противостоять вселенскому злу.

– Мона! – восклицал он в такие минуты с горестным отчаянием. – Мона! Что ты наделала?

И тут же перед его мысленным взором проносились картины недавнего прошлого. Ах, какая же это сладостная пытка – вспоминать мгновения минувшего счастья!

Вот он рассказывает жене о своих путешествиях, а она внимательно слушает, не сводя с него своих серьезных глаз. Он плохой рассказчик, он и сам это прекрасно знает. Каждое слово из него надо тянуть буквально клещами, это правда. Но Мона с ее живым умом и богатым воображением мгновенно расцвечивала его сухие, похожие на военные донесения рассказы своими фантазиями, и вот уже экзотические уголки земли, в которых он побывал, начинают казаться ей такими же реальными и зримыми, словно она увидела их собственными глазами.

А ведь он обещал свозить ее в Китай, чтобы она сама увидела все интеллектуальное богатство и мудрость живущего там народа, показать ей Египет, перед чувственной красотой которого меркнут все остальные красоты мира. А Калифорния с ее первозданной природой, дикими прериями, огромными пространствами неосвоенных земель. Как хорошо было бы побывать там вместе. Ее глаза! Какими чистыми, какими невинными они казались ему! А на деле в них скрывались такие глубины, такие бездны, о которых, скорее всего, она и сама не подозревала. День свадьбы. Испуганная девочка, невинная в своей чистоте, готовящаяся стать женщиной. Невинность! Да! Все в облике Моны свидетельствовало о ее невинности. Покров целомудрия защищал ее надежнее всяких замков и охраны. Ведь целомудрие – это не столько чистота тела, сколько невинность души, разве не так?

Его Мона! Маленькая богиня, нежная, легкая, неуловимая. А потом богиня стала его женой, превратилась в любящую женщину, которой нужны были его внимание, его ласки, его нежность. Безмятежные дни, проведенные в сердечном общении друг с другом, ночи, исполненные особых интимных переживаний и открытий. Куда все это ушло? Питер снова вспомнил брата. Мысль об Алеке подействовала на него, словно холодный душ. Тупая ярость уступила место холодному и трезвому анализу прошлого. Теперь он смотрел на свой брак с Моной уже не глазами мужа, а глазами судьи, которому предстоит вынести окончательный приговор.

Он вдруг вспомнил, как Алек всегда подсмеивался над ним, вышучивал его сдержанность в отношениях с женщинами, уверял, что запретный плод всегда слаще. Да, он, дурак, всегда терпеливо дожидался, когда перед ним распахнут дверь, а вот Алек, тот не ждал. Просто взламывал замок или взбирался в спальню прекрасной дамы через окно по веревочной лестнице. Ведь дамам так нравится галантная бесшабашность.

Смазливое лицо, ладная фигура, учтивые манеры, глаза, горящие страстью и нетерпением, голос, исполненный особого магнетизма. Кто устоит перед таким соблазнителем?

И так ли уж виновата Мона в том, что случилось? Ведь она еще так молода и так неопытна. Конечно же, ей вскружили голову все эти красивые речи, страстные обещания будущих райских наслаждений в золотом саду Эдема. И, само собой, женское тщеславие. Да, она еще почти ребенок и все же уже женщина, которой не могли не польстить ухаживания кавалера, столь искусного в делах обольщения. Именно это невинное на первый взгляд кокетство, чисто женское любопытство узнать, а что же будет дальше, что потом, именно все это вместе и увлекло ее в непроходимые топи людских пороков. Кто бы мог подумать, что его Мона так легко поддастся искушению! Питер почувствовал ноющую боль в груди, словно сердце превратилось в одну кровоточащую рану. В его душе боролись противоречивые чувства, он словно раздвоился. И один Питер жалел Мону и даже порывался вскочить и бежать, чтобы утешить ее. Зато другой, невозмутимо холодный, полный презрения к чужим слабостям, методично суммировал в уме все доказательства неверности жены.

Итак, едва Алек впервые приехал в Тейлси-Корт, как тут же выяснилось, что, оказывается, эти двое уже встречались. Явная радость при встрече, которую ни один даже не попытался скрыть. Да и потом они все время были вместе. Резвились на свежем воздухе, словно дети. Бесконечный смех, шутки, веселые розыгрыши, совместная игра в теннис. Правда, ничего более… При всем желании обвинить жену в чем-то еще он не мог. Разве что она показалась ему несколько странной, когда Алек уехал. Вдруг впала в глубокую задумчивость, сделалась грустна. Отчего?

А эта ее скоропалительная поездка в Лондон! И почему она вернулась так неожиданно быстро? Наверняка они встречались с Алеком. Не этим ли все и объясняется? Отъезд, похожий на поспешное бегство. И она опять примчалась к нему в поисках защиты. Но от чего? Или от кого? И был ли это только страх? А что, если это были угрызения совести? Ужас от содеянного или, напротив, ужас при мысли о возможных последствиях. И почти сразу же он получает письмо от Алека, в котором тот сообщает о своем приезде. Как же она обрадовалась тогда! Питер вспомнил, какой счастливой была Мона, услышав новость. Весь день порхала по дому, словно птичка. Даже пела. Удивительное дело! Его жена пела от счастья, а он даже не обратил на это внимания. Но вечером она вдруг снова стала задумчивой и грустной. Эта резкая смена настроений озадачила его. Помнится, он тогда подошел к ней и увидел в ее глазах слезы.

– Что с тобой, дорогая? – испугался он. – Почему у тебя такой несчастный вид?

– А что такое счастье? – вдруг неожиданно серьезно спросила жена. – Если просто жить – это уже счастье, тогда я счастлива. Если счастье – это любить, познавать мир, чувствовать и переживать, тогда я стремлюсь к такому счастью. Если же это удовлетворенность тем…

– Но ты-то, дорогая, ты довольна?

– Быть довольной – это радость младенцев, когда им меняют пеленки, это удел беспомощных стариков, нуждающихся в постороннем уходе. Разве может молодой здоровый человек позволить себе просто быть довольным? Довольствоваться спокойным существованием, похожим на прозябание? Ведь жизнь, если это настоящая жизнь, – это борьба, это бури и ураганы, постоянные схватки с обстоятельствами и их преодоление, – Мона неожиданно замолчала и уткнулась лицом ему в плечо. – Ах, Питер! Как хорошо, что впереди у нас с тобой еще целая жизнь! Я так тебя люблю! Да! Я люблю тебя! – повторила она снова, словно то было не признание в любви, а угроза, адресованная кому-то другому. Или она просто пыталась таким необычным способом убедить самое себя?

Он припомнил интонации, с которой были сказаны эти слова. Мона ведь так редко говорила о своих чувствах к нему, зато бесконечно любила слушать его признания. И вдруг сама начала этот разговор. По всему выходит, что она просто пыталась совладать со своими чувствами к Алеку. Да, именно так! А потом он приехал. Этот странный ужин, когда Мона была сама не своя. Весь вечер молчала, щеки пылали ярким румянцем, глаза неестественно расширены. Он даже подумал, уж не заболела ли она, подхватив в поезде простуду. Кажется, что от внимания Алека тоже не ускользнуло возбужденное состояние, в котором пребывала его жена. Питер даже случайно перехватил взгляд, которым его брат рассматривал Мону. Какое-то непонятное выражение застыло на его красивом смуглом лице. Какой же он был слепец, ей-богу! Оставил их наедине, а сам отправился на конюшню. А когда вернулся, то увидел, как Мона стремглав убегает по лестнице наверх. Он окликнул ее в холле, но она не ответила. Не услышала или сделала вид, что не услышала. А Алек сказал, что она уже давно отправилась к себе. Просто ей не хотелось снова встречаться с ним. Она даже не захотела пожелать ему спокойной ночи. Почему? И потом, позднее, когда он поднялся к ней, она уже спала или притворялась, что спит. И дверь ее спальни была заперта на ключ!