Достояние леди - Элизабет Адлер Страница 39

В памяти Зева вставали картины детства, проведенные в маленьком еврейском местечке на Украине. Он вспоминал, с каким наслаждением бегал купаться на речку, как ходил в лес за грибами. Зимой выпадало много снега, иногда ударял сильный мороз, и речка замерзала. Маленький Зев хорошо помнил, как трудно было не поскользнуться, переходя речку по льду. Абрамски перебирал клавиши, а перед глазами стояла одна и та же картина: занесенное снегом местечко, замерзшая река, отец, ласково улыбавшийся в густую бороду, и он сам – в ватнике и теплой меховой шапке-ушанке. Он вспоминал мать – добрую, вечно усталую женщину… Она часто брала с собой Зева, когда ходила в соседние лавочки за покупками.

Зев вспоминал, как мать укладывала его спать в деревянную детскую кроватку, стоявшую возле самой печки.

Он слышал сквозь сон шум швейной машинки отца, а наутро, едва открыв глаза, замечал висевшую на спинке стула новую одежду. Он вспоминал зловонный запах, доносившийся из расположенной во дворе уборной, и запах ученических тетрадок, всегда вызывавший воспоминания о школе. Он вспоминал, как дрались мальчишки на переменках, как поглядывали на них одноклассницы – тихие еврейские девочки с косичками.

Он помнил, как однажды отец повез его из местечка в близлежащий городок. Отец зашел в какую-то контору, оставив Зева на улице. Тотчас его окружили местные русские мальчишки, и он инстинктивно почувствовал страх. Мальчишки сорвали с него ермолку и начали пинать ее ногами, словно это был мяч, а маленький Зев молча стоял в стороне, в ужасе глядя на них. Тогда он не мог понять умом, в чем же дело, но интуиция подсказывала: ты здесь чужой.

Он помнил запах восковых свечей, горевших в изящных серебряных подсвечниках, доставшихся матери по наследству от ее прабабушки, ощущал запахи субботней трапезы – куриный бульон и фаршированная рыба.

Комната Зева наполнилась звуками страстных, мощных аккордов. В памяти всплыло то чувство страха, которое он ощутил в ту далекую, страшную ночь. Стук в дверь посреди ночи, сосредоточенный шепот в прихожей: к отцу пришли его братья. Зев толком ничего не понял, но доносившиеся обрывки речи испугали его:

– Синагогу сожгли дотла… Погромы… Грабеж… Черносотенцы… Убийства… Насилие… Они кричат «Бей жидов!»…

Зеву было семь лет. На всю жизнь он запомнил, как под покровом ночи пробирались они на вокзал в Жмеринке – мать крепко прижимала к груди завернутые в скатерть подсвечники. Добрые люди помогли сесть на поезд, спрятали от рыскавших по вагонам погромщиков. Мать все время гладила по голове маленького Зева, а отец монотонно читал вполголоса молитву.

В памяти встала другая картина: большой город, дядюшка с густой курчавой бородой. «Никуда не выходи из дома, а то…» Зев не мог понять, чем грозило ему непослушание, и в недоумении смотрел, как отец остриг себе и ему пейсы – «Так спокойнее», – объяснил он.

Он помнил, как по субботам в доме дядюшки собирались какие-то люди в темных лапсердаках, как читались вслух знакомые, но еще не понятные молитвы. Те же запахи еды, те же испуганные глаза и озабоченный шепот.

Огромный, высотой с трехэтажный дом, корабль напоминал Зеву библейского кита, проглотившего пророка Иону… Корабль принял в свое бездонное чрево сотни эмигрантов – мальчик еще плохо понимал в те годы, что такое «эмигрант». Им не разрешали выходить на палубу, и за все время путешествия Зев ни разу не увидел моря. Они сидели в трюмах, тесно прижавшись друг к другу, кляня тяжелую судьбу, страдая от голода, духоты и морской болезни. Несколько раз корабль попадал в шторм, и разбушевавшаяся стихия качала и крутила его, как жалкую щепку. Люди, сгрудившиеся в трюме, в ужасе пытались схватиться за борта, за обшивку… Женщины рыдали, дети кричали, некоторые мужчины молились. И все эти звуки заглушались ревом океана.

Через несколько дней отец заболел. Зев хорошо помнил, как этот некогда веселый и жизнерадостный человек тихо лежал на той самой голубой скатерти, в которую мать заворачивала свои бесценные подсвечники. Его лицо было искажено гримасой страдания. Болезнь называлась странным и непонятным словом – «дизентерия». Это страшное слово было на устах у всех пассажиров. Вскоре в трюме появилось еще несколько больных. Никто уже не следил за чистотой и порядком. Все ждали смерти.

Первой скончалась мать. Зев видел, как вдруг исчезло с ее лица выражение страдания, появилась умиротворенность. Сначала мальчик обрадовался, что матери стало лучше, он взял ее за руку и тут почувствовал, что она начинает остывать и коченеть.

– Мама умерла! – в ужасе закричал Зев, но никто из окружающих не обратил внимания на этот вопль. В трюме корабля было так много умерших – чьих-то отцов, матерей, детей.

Отец скончался несколько часов спустя. Зев покрыл тела родителей той самой синей скатертью, все время разговаривая с ними, как будто они были живые. Но через некоторое время его нервы не выдержали: он зарыдал и в изнеможении бросился на пол трюма.

На следующий день рано утром люк, ведущий в трюм, раскрылся, и в проеме показалась голова капитана. Он приказал всем оставшимся в живых пассажирам подняться на палубу. Зев задрожал от страха – он остался совсем один и не знал даже толком, куда они плывут. Но капитан решительным тоном повторил свой приказ. Зев в последний раз поцеловал мать и отца, засунул в карманы серебряные подсвечники и стал подниматься вверх по трапу вслед за остальными пассажирами.

В лицо ему подул свежий морской бриз. Зев осмотрелся и увидел, что корабль плывет по широкой реке, по берегам которой стоят высокие серые здания. Ни разу в жизни не доводилось Зеву видеть такие высокие дома. Что дальше? Мальчик наблюдал, что будет с его спутниками. Матросы грубо подталкивали их к трапу с корабля. На берегу эмигрантов встречали мрачные, неприветливые люди в фуражках. Они напоминали Зеву русских городовых. С дрожью в коленках мальчик подошел к этим людям, и они повели его в какое-то темное, душное помещение… Там собралось уже немало народу. Зев слушал, что они отвечают на вопросы пограничников, прекрасно понимая, что ему нечего сказать. У него больше не было родителей, никто не мог поручиться за него, в кармане его не было ни гроша. У него вообще ничего не было. Конечно, они не пустят его в эту страну – отправят обратно, на корабль, на верную смерть…

К пограничнику, сидевшему за столом, подошла большая еврейская семья. Сколько у них было детей? Пять? Л может, семь? Малыши кричали, дрались, постоянно дергали за юбку уставшую мать.

– Если у вас нет здесь родственников, – проговорил пограничник, глядя на отца семейства, – мы будем вынуждены отправить вас на остров Эллис, а потом – выслать из страны.

Зев замер, ожидая, что ответит этот человек.

– У нас есть родственники, – важно произнес отец семейства. – Вот документы.

Судя по всему, у офицера не было никакого желания внимательно изучать эти бумаги – ему вообще было довольно противно разговаривать с этими грязными, давно не мытыми людьми. Он пробежал глазами документы и вернул владельцу. Зеву не составило большого труда проскользнуть мимо пограничного поста, пристроившись к большой семье – кому охота считать чумазых ребятишек?