Проклятая война - Людмила Сурская Страница 39

— Может быть, может быть… Но ничего он ещё смотрится. Устоять перед ним действительно трудно… Орёл! Только на то мы и бабы, чтоб оборону держать. Большая часть и держит, не все же стелятся, — это был уже новый голос.

— Да, пожалуй, ты права, — заметила четвёртая. — Слабые есть, но не все. Хотя Бог для чего-то сотворил нас разными. И всё же слабая девка дрянь и повод для несчастий.

— Ладно вам, женщины, перебарщивать, не всё же время он её по кустам валяет, воюет же и ещё как… Да и кто откажется такого потешить, — хохотнула самая старшая из них.

— Все они такие, ни одной юбки не пропустят… — вступила в разговор опять третья.

Дальше показалось, что голоса слились в один, и я уже не различала их интонаций. Не понимала, что они не только злопыхали, но и выплёскивали каждая своё наболевшее на подвернувшийся под руку случай. Под ногами качнулся пол и поплыла стена. А, тем не менее, женщины продолжали.

— Кто она?

— Медик, в госпитале, говорят, служит. Вернее служила, — хихикнула женщина. — А теперь как там служит неизвестно, но рассказывают, не вылезает от него. Хотя это в боевой стаж тоже зачтётся и даже с двойным тарифом. Говорят отношения у них.

— Господи, ну какие отношения у мужиков сейчас там… Их связывают не отношения, а постель.

Говорившая в знак поддержке похихикала и продолжила:

— Хвостиком народ зрит таскается. Не под силу ей только передовая, да разъезды по фронту.

— Цепко взялась.

— Это уж точно, прыткая бойцыца. Чуть постарше его дочери. Навоюется барышня под завязку.

— Валяясь по кустам…

Насмешливый голос с готовностью объяснил:

— А вы думали. Задача не из лёгких подстилкой быть, причём всегда в боевой готовности.

Другой тут же поддакнул:

— Точно-точно. Такие прыткие. Это Дуськи и Машки живота не щадя воюют, а эти будь здоров… Сейчас при деле и после войны устроятся получше фронтовиков.

— Фрицев прогонят, ещё и мемуары писать будет про войну, тяжёлые фронтовые будни и чистую боевую любовь, — выкрикнула самая молодая.

— Ещё бы они у неё не были тяжёлыми, при его-то габаритах, — грохнуло хохотом несколько голосов.

— Ничего жизнь все плюсы и минусы считает: потопит сучку, ей-ей потопит… — опять встряла молодая.

— Такие, как эта не тонут, — всхлипнул далёкий голос, вероятно наученный на своём опыте.

Разговор за жизнь набирал обороты втягивая новых и говорливых участниц.

— Народный любимчик. Им теперь всё можно вот лафу и ловят. А Юлия-то убивается, ждёт. Вся страна переживала: Рутковский семью потерял… А он, кобель, быстро утешился. Говорят, связался сразу же, как прибыл под Москву, а всем очки втирает до сих пор, что семью до сегодняшнего дня не нашёл… Что с мужчинами происходит. Беда просто.

Говорившую перебил резкий нетерпеливый голос:

— Нечего шептаться по углам, сегодня с ней, завтра с любой из нас такое случиться может. Надо отправить её к Сталину на приём, он ему хвоста-то накрутит.

Такого удара я не заслуживала. На меня как будто вылили ушат горячей воды или сварили в кипятке. Я вся горела. Потом напал озноб. Слёз не было, только какой-то не человеческий вой рвался наружу. Чтоб и правда не завыть затолкала кулак в рот и прикусила. В висках чёрной вороной билась кровь: "Оказалось, перешагнуть через меня для него никаких проблем. — Осенила догадка. — Вот откуда то его странное письмо. Вот чего он боялся… А к Сталину?… смех один. Причём тут он… Никогда. Я влюбилась и пошла за ним вопреки родительской воли, сама… Любил — купалась в счастье. Нет — горе только моё. Зачем же он мне из-под чьей-то палки нужен. Как же получилось, что я ничего не заметила?… Искал почему? Жалел? Мне жалость не нужна. Господи, за что? Разве я мало страдала? Значит, счастья было больше и чтоб оно не перевешивало, ты решил уровнять, навалив на меня вот это. Но ты перестарался и больше ничего не будет. Души нет, значит, и я не заживусь". На корточках, забившись в угол, я, должно быть, представляла страшное зрелище. Но ни чувствовать, ни контролировать себя уже не могла. Даже не заметила, что надо мной кто-то склонился, зашёл в кабинет и быстро вернувшись, потянув меня за руку, повёл. Подумала: должно быть, сильная женщина. Потому что ноги от пола сама без посторонней помощи, я оторвать не могла. А она сдёрнула меня и вела куда-то. "Куда? А не всё ли равно. Боже мой, почему прекратились налёты, я б подставила грудь, пусть попадут в меня. Не хочу больше жить, не хочу…" Стало страшно, показалось, что схожу с ума. Повернула голову. Подняла глаза. Меня крепко держа под локоть, вела Нина Александровна. Женщина, мало разговорчивая, очень серьёзная и такая же, как я не общительная. Я знала, что её муж генерал и тоже на фронте. Помнила, что его не минул арест, и он просидел чуть ли не до 41 года, она ждала его и боролась за его освобождение. Я не рвалась и не сопротивлялась, покорно семеня рядом. Не было сил и желания. А рядом гудели машины, люди торопились по своим делам и никому не было дела, что я растерзана, уничтожена, растоптана, унижена… Сколько много плохого на одну меня… Как он мог? это так не похоже на него… Война меняет людей, но его не должна… Предал, предал… Костик предал меня. Наверное, у меня был страшный взгляд, потому что она встала, прижала меня к себе и, погладив по спине, прошептала:

— Ну, ну, это больно, но не смертельно…

Мне хотелось закричать, что как раз наоборот. Я тяжело ранена, почти убита. Жить мне с такой раной не под силу. Лучше б добили… Обида, горечь, непонимание — комком застряли в горле, не позволяя выдавить ни слова. Но я прилагаю усилие и, наконец, выталкиваю из себя:

— Я хочу умереть…

— Умрёшь, когда время придёт. Много чести и для него и для той засранки. Идём, не стой столбом. Люди смотрят, — проговорила она спокойно. — Тяжёлая рана, это не могила. Её лечат, с ней живут.

Я согласно кивнула. Идти действительно надо. Про жизнь не уверена. Зачем она мне без него. Закрыв глаза, я брела спотыкаясь. Куда, зачем? Какая разница… Нина не права. Стрелять в сердце и не убить… Так не бывает. Я труп. Я думала, что если мужчина влюблён в женщину, он не воспылает страстью к другой. Выходит то была моя ошибка. Я нелюбима, я… Ах, какая же я дура! Мы поднимались по ступенькам, и я покорно стояла у двери. Открыв, она подтолкнула меня в квартиру. Провела, посадила на диван. Голова крутилась. Такое чувство как — будто меня раскрутили, а потом макнули в вязкий кисель. Безумно тяжело. Так плохо, что хуже не бывает. Ни с того ни с сего началась страшная икота. Вдох, а выдоха нет… Схватилась за грудь, мне нечем стало дышать. Не иначе как, меня запхали в мешок и затянули верёвку… Ещё вдох и меня разорвёт в том проклятом мешке. Очнулась на полу и от того, что Нина, сидя на корточках передо мной, поливала меня усердно водой.

— Врёшь, не одолеешь. Она выкарабкается. Сильная баба. Тридцать седьмой пережила. Беженкой прошла, — шептали её побелевшие губы. — Борись Юленька, борись…