Победитель, или В плену любви - Элизабет Чедвик (Англия) Страница 38

— Надеюсь, вам это понравится, — сказала она, изящно выгибая выщипанную бровь. — Она прекрасно укрепляет перед грядущими подвигами.

— За хорошую смазку меча, — усмехнулся Александр, поднимаясь на локте.

Она хихикнула и игриво шлепнула его по бедру.

Но по небу растеклось не вино; сырой резкий запах и острый вкус можжевеловки. Александр с трудом удержался, чтобы не выплюнуть, и отставил кубок.

— Вам это не нравится? — разочарованно спросила она.

— Это же джин. — Напиток жег горло, захотелось встать и прополоскать рот. — К сожалению, от одного запаха я разболеваюсь.

Она посмотрела на него над венцом своего кубка и сказала игриво:

— Так вы же просто так не захотите еще раз поцеловать меня.

Он посмотрел на вышитое покрывало; усталость пройдет, а удовлетворения должно хватить надолго.

— Ах, леди, не знаю, что и сказать, чтобы не показаться грубияном. Давайте ограничимся знанием, что я испытываю неприязнь именно к этому напитку.

— О, расскажите мне, в чем дело.

Он коротко посмотрел на нее и откинулся на подушку.

— Я однажды стащил полную фляжку джина и нахлестался так, что три дня не мог очнуться. А потом меня выпороли за воровство.

— О, — сказала она, загораясь пониманием. — Так вот откуда рубцы, которые я почувствовала на вашей спине.

Александр вовсе не стремился продемонстрировать плечи или даже руки, на которых оставались неизгладимые знаки, и обронил, надеясь отговорить Сару:

— Это было давным-давно.

Но Сару было не так-то просто отговорить. Блеснув глазами, она отставила кубок, встала рядышком на колени, так что острия грудей выглядывали из обрамления пышных золотистых волос.

— Кто-то очень любил поиграть плетью. — И ее руки заскользили по плечам, нащупывая самые верхние шрамы.

Александра и привлекали, и отталкивали сладкие интонации, прорезавшиеся в ее взволнованном голосе.

— Вам это не следует знать, леди, — ответил он, отстраняя ее руки.

— Но я бы хотела…

Александр разыскал рубашку и быстро надел. Игра зашла слишком далеко, гладишь, через минуту перестанет быть игрою.

Снаружи — а был еще светлый вечер, — донесся стук кованых копыт по утрамбованной земле внутреннего дворика. Кто-то небрежно посвистел, а затем в ставни резко стукнул небольшой камешек.

— Сара! Сара! Отворяй! — прокричал грубый голос.

— Принесла нелегкая! — тихо вскрикнула Сара и, спрыгнув с кровати, замерла у закрытых ставень.

Еще один камешек ударился в дерево — уже посильнее, — и упал оземь.

— Сара! Ты что, девка, не слышишь? Открывай!

— Кто это? — спросил Александр, надевая все остальное. Расслабленная леность сменилась дрожью напряжения.

— Гаон, капитан стражи. Он иногда заглядывает, чтобы… удостовериться, что со мною все в порядке, — ответила она и обронила еще одно проклятие.

— Ну так и скажите, что все в порядке.

Она бросила через плечо колючий взгляд и прикрикнула бесцеремонно:

— Не валяй дурака. Одевайся побыстрее. — И, накинув ночную рубашку, распахнула ставни и выглянула. — О, Гаон, я не ожидала вас в столь поздний час!

В ее тоне был не только упрек, но и туманный намек на продолжительную близкую связь.

Ошеломленный, Александр стал одеваться еще быстрее, смутно осознавая, что попал в ситуацию, о которой не раз и не два распевал в похабных куплетах у лагерного костра.

Мужчина за окном сказал нечто неразборчивое, но Сара, видимо, поняла и ответила воркующим смешком. Затем она прикрыла ставни и вернулась в комнату.

Александр, надевая башмаки, спросил:

— Ваш любовник?

С прекрасной сноровкой она поправила разбросанные подушки и расправила смятые простыни.

— Один из них.

— Один из них? — переспросил Александр, еще не избавленный от иллюзий о супружеской верности, вдовьем трауре и так далее.

— Как не брать, что Бог дает? — со смешком ответила она. — Мой-то муженек в свое время не упускал возможности поваляться на сеновале с кем ни попадя… Да и Гаон, и вы — точно так же. Так почему мне надо лишать себя того, что нравится?

Она взяла кубок, из которого он отпил лишь полглотка, осторожно слила джин в бутылку и краем его плаща насухо вытерла кубок изнутри. А затем подтолкнула Александра к выходу.

— Пойдем скорее, а то он начнет задумываться, почему это я не отпираю.

Она провела смущенного Александра через неосвещенный главный зал, а оттуда в закрытую на ночь лавку. Посреди лавки в полу был большой люк. Сара ухватилась за железное кольцо, поднята крышку и показала на деревянную лестницу, ведущую в винный погреб.

— Подождите здесь, пока опасность не пройдет, — и подтолкнула. — Поспешите же.

Сгоряча Александр поддался ее настойчивости и, только когда она опустила люк — как крышку капкана захлопнула, оставляя его в пропахшей плесенью темноте, начал немного паниковать.

Выпрямиться он не мог: подвал был на добрый фут ниже его роста. Сразу возле входа нечто висело на бечевках; что именно, можно было догадаться только на ощупь. Вот несколько палок колбас; надрезанный окорок; связки трав; два шершавых шара сычуга. А это… цыпленок, уже ощипанный для завтрашнего обеда. Кожа скользкая и холодная; Александр отдернул руку, вскрикнув от отвращения.

Погреб заканчивался рядом пыльных бочек. Наткнувшись на них, Александр почувствовал слабость, опустился на присыпанный песком пол и сел, поджав коленки к груди.

Еще бы веревки, раздирающие кожу на запястьях, — и получилось бы нечто вроде заточения в подземелье Кранвелла… Нет, не аналогия — опять явный кошмар, даже еще более мощный — по контрасту с удовольствием, предшествовавшим ему. Наказание за грехи, которые он успел совершить, но не успел покаяться. Хлещи, как любишь, люби, как хлещешь…

На какое-то время он совсем потерял голову от ужаса. Безумный страх переполнял все естество, туманил сознание, и вот уже он готов был увидеть перед собою брата Алкмунда с бичом в руке.

— Нет! — заорал Александр.

Крик отразился от сводов и прилетел эхом к губам. Казалось, воздух дрожал, подстегивая приступ клаустрофобии. Что хуже — оставаться заточенным в этой ужасной тьме или рискнуть выскочить и схлестнуться с капитаном в смертельной схватке?

Свистящий звук собственного дыхания, мелкого и частого, раздирал уши.

— Думай, — приказал он себе. — Во имя Христово, слушай разума, а не плоти…

Он вцепился в свои кудри и разразился проклятьями. Помогло — во всяком случае, сил хватило, чтобы подняться.