Крыса-любовь - Мойя Сойер-Джонс Страница 38

Слишком много деталей. Я не хотела их слышать. Знала, что все они застрянут у меня в памяти и из них сложится вся картина. Я не хотела видеть эту картину.

— Не помню, — сказала я.

— Да все ты помнишь. Высокая такая, похожа на одну из героинь в «Друзьях»…

— Пойду приму душ. — Я выпрыгнула из кровати.

Меня преследовал взгляд Хэла. Недобрый взгляд. Чтобы не встречаться с ним, я все мокла и мокла под душем.

Позже я обнаружила мужа на кухне, с головой в холодильнике.

— Яйца есть? — спросил он, даже не вынырнув. — А ветчина? Я купил баночку чили.

— Нам надо решить, что с этим делать. — Я обращалась к его заднице. Голос заметно дрожал, но я имела право на вопросы.

— Для меня все кончилось, — отрезал Хэл. — А ты никак не успокоишься.

— Я не заслужила такого отношения. Нам надо придумать какие-то правила. Хватит с меня и одной такой гребаной истории.

— Гребаной? — Хэл изволил обратить на меня внимание. Он застыл у открытого холодильника, и из-за его плеча на меня повеяло холодом. Я поежилась. Он нет.

— Если мы хотим и дальше жить вместе, мне нужны гарантии.

— Что-то новенькое.

Я вспомнила совет Великого Психоаналитика: только сильные женщины добиваются своего. Я могла стать сильной. Я уже чувствовала в себе силу.

Хэл был потрясен:

— Ты решила постоять за себя?!

— Пытаюсь.

Я дрожала от страха, вся, включая голос, но Хэл, похоже, ничего не замечал. Я произвела на него впечатление.

— Ты точно знаешь, чего хочешь, так? — медленно проговорил он. — И тебе не впаришь никакую хрень, да?

— Точно! — Я послала ему широкую улыбку храбреца. — Сегодня родилась новая Джули. Старой больше нет.

— Ну, знаешь ли, Джу… это просто…

Это — что? Вдохновляет? Волнует? Подкупает? Возбуждает?

— Меня от этого тошнит.

Наутро, лежа в постели, я решила, что до меня доносятся звуки обычных сборов. Те самые звуки, что я слышала чуть не каждую неделю, когда Хэлу с утра пораньше надо было на самолет. Я прислушалась к ритмичному скрипу чемодана на колесиках. Чемодан выкатился в прихожую и остановился возле ванной. Затем поднялось сиденье унитаза. Зажурчала струя — длинная, тяжелая. И… ничего. Странно. Ничего? Ничего — пока снова не заскрипели колесики и чемодан не покатился к кухне.

Что-то не так. До меня это дошло, только когда я осознала, что Хэл не спустил воду. Он всегда спускал за собой, даже в самую рань. Скрип, стук, журчанье, рев воды. Стоило ему выбраться из постели — и он считал, что весь дом на ногах. Должен быть на ногах. Кое-кто назвал бы его эгоистом, но меня это не раздражало. Все равно я не могла оставаться в постели, когда муж уходит. Особенно если знала, что он не вернется ночевать. Я обязательно вставала и варила ему кофе, даже если он уже не успевал его выпить. Мне нравилось целовать мужа на прощанье и запирать за ним дверь.

Голливудская идиллия, скажете? Знаю. И пусть. Не могу объяснить, почему я так себя вела. Может, потому, что так вели себя мои собственные родители. Если кому-то из них надо было уехать спозаранку, другой обязательно готовил термос в дорогу и укладывал в бумажный пакет изрядный бутерброд с мясом. Как сейчас вижу: мама в халатике заливает кипяток в длинный никелированный термос, а папа застегивает пальто, натягивает кожаные перчатки и ищет по всем карманам ключи. Мама провожает его до двери. На улице еще горят фонари, хотя уже занялся рассвет. Папа наклоняется и целует маму (он то и дело ее целовал). И велит ей возвращаться в постель. Она запирает за ним дверь, выключает везде свет и с радостью подчиняется.

А потому в то утро, когда Хэл не спустил за собой воду, я поняла: он не хочет, чтобы я его услышала. Не хочет, чтобы я встала. Застыв от страха, я вся обратилась в слух. Он взял мелочь на проезд по мосту — из банки с монетками над кофеваркой. Отсоединил зарядное устройство для сотового и сунул его в чемодан — вжик, вжик! Открыл и снова закрыл холодильник (баночка чили). Наконец осторожно повернул ключ в замке, помедлил буквально секунду (последний взгляд?) — и прикрыл входную дверь.

Едва стих мотор его машины, я вскочила и пролетела по всему дому. Дом был намного тише, чем в обычное субботнее утро, и как-то пустее. Это был уже дом без Хэла. Откуда наши стены узнали, что он не просто поехал в Мельбурн на совет директоров? Что они видели такого, чего не видела я?

У меня внутри образовалась гигантская дыра. Как будто меня выскребали ложкой, пока не кончилась вся мякоть, и стерли все внутри до крови. Когда-то я уже испытывала такое. И тогда тоже была рубашка. Только папина, фланелевая, в красную клетку. Наверное, это и есть ирония судьбы: мужчины бросали меня дважды, и оба раза их уход был связан с рубашкой.

В первые дни после ухода Хэла я много думала об этих двух рубашках. Особенно бессонными ночами, то есть каждую ночь. Странное дело: когда моя жизнь рушилась и мне нужно было много энергии, чтобы справиться с трудностями, я не могла не спать. Я отключалась на работе, в такси, в кафе — везде. Но как только жизнь окончательно рухнула и больше не было смысла напрягать мозг — тут-то он и заработал. Он работал безостановочно, и я почти не спала. В моей голове будто включилось кабельное телевидение, по которому крутили бесконечные фильмы со мной и Хэлом в главных ролях.

Иногда я была победительницей. Я обнимала другого мужчину, а Хэл кусал себе локти, каялся, метался по улицам как безумец. Он готов был на что угодно, только бы вернуть меня. Но чаще я была жертвой, а Хэл обходился со мной так холодно и ранил так больно, что сердце едва не выскакивало у меня из груди и я начинала задыхаться.

Киноэкран мерцал в темноте спальни всю ночь напролет, до рассветных сумерек. Лишь к утру киномеханик, сжалившись, выключал свою чертову машину и я проваливалась в забытье без сновидений.

В те первые дни я вела себя так, будто не случилось ничего необычного. Словно мой муж отправился в долгую деловую поездку и скоро постучит в дверь — с подарками и трофеями из беспошлинных киосков аэропорта.

Я тогда еще верила, что Хэл скоро вернется домой, и потому меньше всего хотела рассказывать людям, что осталась одна.

Есть что-то унизительное в том, что тебя бросили. Даже если тот, кто бросил, — последняя скотина. Невозможно отделаться от чувства, что ты сама виновата. Что позволила любви просочиться сквозь пальцы.