Клин клином - Елена Рахманова Страница 38

Михалыч медленно поднялся на ноги и, милостиво кивнув, произнес:

– Ну ладно, пошли ко мне, а то здесь действительно заледенеть можно. С моим радикулитом только тут и рассиживаться.

– Ой! – воскликнула Надежда, поспешно скидывая с ног казенные валенки. – Наденьте, пока они теплые. Простите, что не подумала!

– Чего уж сейчас надевать-то, все равно уходим. Ты только все свои листочки забери. Может, для чего-нибудь и они сгодятся. Я же не всемогущий, могу и запамятовать какую детальку.

Надежда суетливо запихнула стопочку исписанных листов в анилиново-желтую прозрачную папку, схватила похожую на торбу матерчатую сумку и устремилась за стариком. Тот уже открыл металлическую дверь и гремел ключами снаружи, выбирая нужный.

В низеньком жилище Михалыча было не понятно, что считать мебелью: диван, буфет, стол с четырьмя стульями, секретер, огромное потертое кресло или множество аккуратных, перевязанных веревкой стопок газет, снабженных ярлыками с надписями. Уж места последние занимали ничуть не меньше. А кое-где на верхних стопках даже лежали вышитые гладью и крестом салфетки и дорожки, которые теперь днем с огнем не сыщешь. Посему, считай, скоро они опять войдут в моду.

– Я пойду чайку поставлю, – сказал Михалыч, пропуская девушку вперед. – А то ты небось замерзла в архиве.

– Есть немного. Спасибо, – кивнула Надежда, с интересом оглядываясь по сторонам.

Судя по фотографиям на стенах и на буфете, Виктор Михайлович Ухоботов не всегда жил один, и этот факт ее порадовал. Существование беспризорных детей, одиноких стариков и бездомных животных очень огорчало Надежду, но не в ее возможностях было решить эту проблему. Посильная же помощь девушки, ну, там покормить ничейную кошку у подъезда или в универсаме дать денег старушке, которой не хватает на хлеб или молоко, была каплей в море.

– Я вижу, вы тут уютно устроились, – сказала Надежда, когда Михалыч внес в комнату эмалированный чайник, заварочный и под мышкой металлическую коробку из-под печенья, в которой, как оказалось, были аккуратно уложены вафли, пастила и лимонные дольки – всего понемногу.

– Что верно, то верно, – ответил старик и попросил девушку достать из буфета любую чашку, какая ей приглянется.

Надежде приглянулась кружка с видом Царь-пушки. Себе Михалыч налил чай в хрустальный стакан с серебряным подстаканником, который стоял на столе.

– Угощайся, – предложил он, пододвигая девушке металлическую коробку.

Надежда поблагодарила и взяла пастилу, но ей не терпелось поскорее приступить к расспросам. А когда подходящий момент настал, она растерялась, не зная, с чего начать.

– Значит, тебя интересует, кто изображен на портрете, висящем в доме твоей тетки Нилы, – начал Михалыч, отставляя пустой стакан.

– Да, – кивнула Надежда.

– Знаю я этот портрет, знаю. Только наверняка тебе о нем никто не скажет. Можно только предполагать. Была у Эдуарда Петровича такая версия…

Она не сразу сообразила, что Эдуард Петрович – это муж ее тетки, человек образованный и краевед-любитель. Надежда его практически не помнила, он умер, когда ей едва исполнилось три года.

– Простите, – перебила старика девушка. – Вы что же, были с ним знакомы?

– Не просто знакомы, а дружили. Оба войну прошли, оба историей увлекались. Это нас и объединило. Да и наши дражайшие половинки сошлись характерами, и чуть что мы ходили друг к другу в гости. А уж угостить они могли, – Михалыч завел глаза к потолку, – не чета нынешней покупной еде, даром что в магазинах тогда пусто было…

Если бы не портрет с его тайной, Надежда с удовольствием послушала бы воспоминания старика. Но он и сам понял это. Кашлянул и сказал:

– Однако об этом как-нибудь в другой раз. А сейчас вернемся к нашим баранам, как говорят французы.

Освободив стол от остатков чаепития и смахнув крошки, Михалыч достал из секретера так называемую общую тетрадь в коричневом коленкоровом переплете советских времен, вторую тетрадь потоньше и несколько фотографий.

– Вот, смотри, – сказал он, выкладывая все это перед Надеждой. – Это перевод на современный русский язык дневника помещика Самойловича, который ты видела… Да не радуйся ты так, – осадил Михалыч девушку, которая дрожащими от нетерпения руками потянулась к коричневой тетради. – Ничего интересного, кроме обрывков записей бытового характера, тут нет. Нас с Эдуардом Петровичем, правда, заинтересовало упоминание о каком-то там племяннике из Санкт-Петербурга, который, похоже, не шибко часто радовал своим появлением коврюжинскую родню…

– Вот-вот, и меня он тоже заинтересовал, – закивала девушка.

– С чего бы вдруг? – удивился Михалыч.

– Что, если его фамилия тоже на «С» начиналась – Самойлович? А имя, к примеру, на «К». Получается К. и С., как на медальоне, что держит в руке девушка на портрете. Да и племянники, как правило, бывают молодыми, так ведь?

– Вот ты о чем, – усмехнулся Михалыч.

– Да, об этом, – ответила Надежда. – Все-таки хоть какая-то зацепка.

Старик пожал плечами:

– Все может быть. Даже хотелось бы, чтобы это было именно так, только никаких фактов, подтверждающих версию Эдуарда Петровича, нам найти не удалось. А инициалы совпасть могут чисто случайно. Как тебя, к примеру, по фамилии? – спросил он девушку. – Ивановская? И тетка твоя Ивановская. И имена у вас обеих на «Н» начинаются. Так что с того?

Девушка грустно вздохнула, признавая его правоту. Но сдаваться, когда забрезжила надежда что-то узнать, очень уж не хотелось.

– А что за версию Эдуарда Петровича вы упомянули? – спросила она.

Старик указал на вторую тетрадь, ту, что была потоньше, и пояснил:

– Здесь мой друг собрал все истории и легенды, что рассказывали про красавицу, которая утопилась от несчастной любви. В конце сороковых и в пятидесятых годах еще живы были старушки, которые рассказывали про девушку так, что заслушаешься, с массой подробностей, чуть ли не как очевидицы. Правда, имена называли разные – то Марьяной нарекут, то Лизаветой, то Наталией. А потом старушки поумирали, их рассказы частично забылись. Не до старорежимной ерунды было народу – строителю коммунизма…

– Но осталась эта тетрадь.

– Осталась, – подтвердил Михалыч. – Я дам тебе ее почитать, раз уж ты вроде как наследница Эдуарда Петровича, но прежде кое-что расскажу и покажу.

Надежда усмирила нетерпение и приготовилась слушать.

– В чем вся закавыка с этими самыми Самойловичами, – начал старик. – Их загородная усадьба стояла на том самом месте, что после прозвали проклятым. Четыре дома подряд сгорели там по неизвестным причинам. Ну, первый вроде крепостные крестьяне подожгли во время бунта, однако фактами – что именно крестьяне – это не подтверждается. Во второй, сказывают, попала молния. Третий и четвертый не то хозяева по неосторожности подпалили, не то их завистники. В общем, ничего определенного, только место это явно облюбовал красный петух, поэтому вот уже лет сто там никто не селится. Так что если и были какие документы, то превратились в пепел много-много лет тому назад.