Шотландец в Америке - Патриция Поттер Страница 38

Габриэль не смогла придумать убедительного ответа. Она знала, что Дрю победил в споре, но все-таки спросила:

— А откуда мне знать, что ты сам хорошо стреляешь?

Выгоревшая бровь шотландца насмешливо изогнулась.

— Там, откуда я родом, — ответил он просто, — дети учатся стрелять, едва научившись ходить. Охота в Шотландии — занятие для джентльменов.

Это слово Дрю почему-то произнес с едва уловимой издевкой.

— А ты джентльмен?

— О, это весьма спорное утверждение, — ответил он, и улыбка тотчас исчезла.

За внешней обаятельной беззаботностью Габриэль вдруг распознала такую глубокую горечь, что даже Дрю Камерон, так хорошо владеющий собой, не сумел ее скрыть.

— Не думаю, — возразила она тихо, — мне кажется, ты как раз самый настоящий джентльмен. Дрю явно опешил.

— С чего ты взяла?

— Я же помню, как ты заботился о Тузе, — не всякий на это способен.

Он пожал плечами, словно хотел сказать: «Ну, это пустяки».

— Ты веришь в дружбу и преданность.

— А другие разве не верят?

Габриэль покачала головой.

— Не думаю.

— А я считал себя циником, — усмехнулся он краем рта.

— И еще: ты держишь слово.

Кривая улыбка мгновенно исчезла с лица Дрю.

— Это что, напоминание?

— Нет, — ответила Габриэль, — благодарность.

— Ну, пока рано меня благодарить, — предупредил Дрю, — я едва, черт возьми, не выложил сегодня Керби всю правду о тебе — и еще могу это сделать.

— Ты думаешь, я ему враг?

— Я не знаю, кто ты, — ответил он, — а я не люблю загадок.

— Ты уверен? — Габриэль взглянула на него сквозь полуопущенные ресницы, с едва заметной кокетливой улыбкой.

Она не желала соблазнять его — только подразнить, но глаза Дрю мгновенно вспыхнули, пристальный взгляд прожег ее насквозь. А потом этот взгляд разом охватил ее всю, с ног до головы. А затем Дрю усмехнулся, да так широко, что Габриэль едва не влепила ему пощечину.

— Уверен, черт побери, — сказал он, но глаза его горели янтарным огнем, и Габриэль показалось, что он видит ее всю, словно на ней нет никакой одежды.

Вспыхнув, она поспешно отвела взгляд. Будь он проклят! Почему он так смущает ее?

— Сегодня на вечерней стоянке я дам тебе урок стрельбы.

Господи, он опять за свое?

— Но я этого не хочу… — Габриэль запнулась, потому что…

Дрю уже шагал прочь. Ей оставалось только кричать ему вслед, что она не согласна. А кричать она не собирается.

— Сукин сын! — выругалась девушка, впервые употребив это выражение. За последнее время ей нередко приходилось его слышать. У погонщиков оно практически не сходило с языка. Они употребляли эти слова во всех затруднительных положениях. Словом, Габриэль так часто их слышала, что уже не считала неприличными. Зато очень выразительными.

— Сукин сын, — с нажимом повторила она. Увы, хотя ругань дала выход раздражению, тем не менее нисколько не облегчила душу.* * * Усмехаясь, Дрю подошел к месту, где спал прошлую ночь, и свернул одеяло. Ах, как чертовски бодрят его перепалки с Габриэль!

Он значительно повеселел: его подозрения насчет Габриэль были похоронены или почти похоронены. Вряд ли она лгала, что почти не упражнялась в стрельбе… да и отвращение в ее голосе, когда она сказала, что не любит оружия, было совершенно искренним.

Сегодня вечером он узнает точно, солгала Габриэль или сказала правду. О, она, конечно, из кожи вон будет лезть, только бы сорвать урок, но Дрю ей не позволит, хотя бы потому, что она и впрямь должна уметь себя защитить. Керби, конечно, согласился бы с ним и даже сам заставил бы Гэйба Льюиса как следует попрактиковаться в стрельбе.

Дрю забросил сверток с одеялом в хозяйственный фургон и занялся неотложными делами, но сам все время думал, с чего это ему взбрело в голову усовершенствовать умение Габриэль стрелять. Разумеется, он уведет ее подальше от лагеря, чтобы выстрелы не пугали стадо. Уведет достаточно далеко, чтобы они остались наедине.

Достаточно далеко, чтобы снова ее поцеловать.* * * Чем дальше стадо двигалось по равнине, тем меньше попадалось на пути источников и ручьев и тем труднее Габриэль было уединяться, когда возникала насущная необходимость. Тем не менее иные потребности нельзя было отменить.

В это утро, сославшись, как обычно, на то, что надо раздобыть топлива, она сумела исчезнуть на несколько минут, но пришлось идти долго, прежде чем попались два корявых высоких дерева. А на обратном пути Габриэль вдруг подумала, что укромные места, где можно спрятаться от постороннего взгляда, встречаются все реже и это вскоре может стать большой проблемой.

И все же сейчас ее больше волновало другое. Пока ей удавалось стирать белье и мыть голову в хозяйственном фургоне, обеспечив себе ведро воды, когда все остальные спали. Что ж, она и с другими личными проблемами справится.

Но Дрю Камерон… вот это по-настоящему большая, огромная проблема.

Он был похож на собаку, вцепившуюся зубами в кость, и этой костью была, к сожалению, Габриэль.

И что хуже всего, невыносимее всего — Габриэль не понимала, что с ней творится. За ней ухаживали в каждом городе, где она появлялась. Она не могла упомнить по именам всех своих многочисленных поклонников. Они толпой ходили за ней после спектаклей и осыпали бесконечными приглашениями пообедать вдвоем. И это были все богатые люди. Красивые люди. Влиятельные. Однако ни один из них не привлекал ее так сильно, как Дрю Камерон, никто не пробуждал ожидания чего-то прекрасного и неизведанного, ни в чьем присутствии так не билось сердце, не учащался пульс, кровь быстрее не струилась по жилам. Все, о чем она читала в романах, что разыгрывала на сцене, совершалось теперь с ней самой.

Помогая Джеду готовить завтрак, она поймала себя на том, что с нетерпением ожидает вечера, когда Габриэль снова увидит шотландца. И они будут одни. От волнения Габриэль стала рассеянной, и повар ее выбранил, после чего она постаралась взять себя в руки и думать только о неотложных обязанностях.

Джед чаще, чем обычно, жаловался на ревматизм, и поэтому дел у нее прибавилось. Ну да повар ведь не только занимался приготовлением еды, он по-прежнему лечил Кингсли, менял ему повязки и хлопотал, словно медведица, у которой появился медвежонок, — при этом все время ворча себе под нос.

— В людей стреляют… Никакого уважения к жизни, — бурчал он, ковыляя. — Засады устраивают, — прибавил он с отвращением.

Кингсли, который лежал на одеяле у главного фургона, шевельнулся — и тут же сморщился от боли.

— Нельзя тебе двигаться, — проворчал Джед.

— Не могу же я лежать вечно, — ответил Кингсли и сделал новую попытку.