Семья Эглетьер - Анри Труайя Страница 38

Давно уже не случалось Мадлен проводить вечер в компании молодежи. Все приглашенные, кроме Патрика, учились в Институте восточных языков. Обещал прийти и Козлов, но его еще не было. Мадлен никак не ожидала, что племяннице удастся собрать столько народу в самый разгар пасхальных каникул. Мысль о вечеринке пришла Франсуазе, когда семья, наскучив ненастьем, вернулась в Париж, оставив Даниэля с его приятелями туристами. Кароль помогла падчерице все приготовить и затем, проявив удивительный такт, исчезла. Мадлен собралась было последовать ее примеру, но Франсуаза упросила тетку остаться, видимо для того, чтобы показать ей этого русского, о котором всегда отзывалась с таким восторгом. Франсуаза пригласила и Жан-Марка, он обещал прийти, но попозже. Мадлен, единственная представительница старшего поколения, чувствовала себя лишней в кругу зеленых юнцов. И все же было приятно окунуться в свежую атмосферу молодости, о которой она часто и с грустью вспоминала. Теперь к этому чувству примешивались любопытство, нежность, легкая ирония. В гостиной были зажжены все лампы. На двух передвижных столиках теснились рюмки, бутылки, блюда с сандвичами и крохотными пирожными. Каждый брал что хотел. Много курили. Патрик, стоя у окна, обсуждал с каким-то лохматым студентом перспективы сахарской нефти. Затем он подошел к Мадлен. Франсуаза, переходя от одной группы к другой, издали улыбнулась им. Мадлен решила воспользоваться случаем и получше узнать Патрика, заведя с ним разговор. В Туке он был настолько сдержан, что Мадлен и теперь не чувствовала себя с ним свободно. Желая придать Патрику уверенности, Мадлен снова стала спрашивать его, что он намерен делать после окончания высшей школы. Не изменились ли его планы? Патрик ответил, что ничуть не изменились, и описал свою будущую карьеру с леденящей душу точностью. Он уже сегодня знал, на какое предприятие поступит, каковы там возможности продвижения по службе и на какую пенсию он сможет впоследствии рассчитывать. Мадлен поняла, что даже головокружительный успех значил для него меньше, чем покой и обеспеченность. Должно быть, все феи Социального Обеспечения слетелись к колыбели этого юноши, когда он родился. И даже вера, о которой он так много говорил, очевидно, нужна была ему только затем, чтобы уберечься от соблазнов плоти. Патрик определенно не нравился Мадлен. Интересно, много ли среди молодежи таких, как он, кому будущее видится не широкой, манящей, полной опасностей дорогой, а тесной ячейкой, где под надежной защитой государства разместится застрахованное от неожиданностей семейство. Мадлен внимательно вглядывалась в юные лица, пыталась сравнить их с лицами друзей своей молодости, которые сохранила память. Разумеется, эти, теперешние, казались ей менее яркими. Но стоит ли полагаться на память? Нелепо осуждать настоящее из симпатии к прошлому. Ей захотелось примерить к молодым друзьям Франсуазы ярлыки, которые они будут носить потом: журналист, геолог, мать семейства, переводчица при посольстве, начальник отдела в Министерстве иностранных дел, министр, дипломат, библиотекарша… Для них все только начиналось, их судьба еще не была определена; что их ждет — успех или неудача? Они были только эскизами будущих людей, удивительным образом сочетая стремления, иллюзии, потаенные силы… Да, будущее станет таким, каким сделают его эти узкоплечие юноши и скромные, благонравные девицы. Смотреть на них — все равно, что склоняться над неведомой бездной грядущего, все равно, что приближаться к могиле, и в то же время самый их вид вселяет бодрость. Волнение Мадлен росло по мере того, как она все яснее понимала, что ее достояние — груз прожитых лет, а богатство этих подростков как раз в том и заключается, что они еще ничем не владеют. Она почти не слушала Патрика, толковавшего о технике бурения нефтяных скважин в море, и мало-помалу прониклась грустью по невозвратно уходящему времени. Еще несколько юношей кружком уселись возле нее. Разговор зашел об использовании кино в целях пропаганды, и все оживились. Большинство осуждало тенденциозность в искусстве, кроме Фредерика Массара, который не без пафоса доказывал, что пристрастность является необходимым условием искренности художника. Франсуаза подходила, присаживалась на ручку кресла, вставляла свое слово, притворялась, будто увлечена спором, но мысли ее, судя по всему, были далеко. Без четверти семь раздался звонок, и Франсуаза, сразу преобразившись, поспешила в переднюю.

В гостиную вошел высокий, сухощавый мужчина лет тридцати двух, с длинными руками и нервным матовым лицом, на котором сверкали большие, темные, как с византийской иконы, глаза. Мадлен тотчас угадала в нем Александра Козлова. Франсуаза познакомила его с теткой, он уселся среди юных гостей, взял предложенные ему сандвич и рюмку водки и произнес несколько обычных в таких случаях фраз… Вот он какой, этот необыкновенный человек, о котором столько рассказывала Франсуаза! Девушка не спускала с него глаз и ловила каждое его слово, точно изречения оракула. Мадлен пожалела Патрика, но сам он как будто ничего не замечал. Столь же уверенный в непогрешимости своего ума, как в том, что туфли его зашнурованы аккуратно, Патрик пустился рассуждать об отношении науки и морали. Должно быть, он прочитал недавно статью на эту тему и хотел блеснуть своими знаниями. Козлов слушал с утомленным и рассеянным видом, не мешая Патрику разглагольствовать. Этот монолог раздражал Франсуазу, и она несколько раз пыталась его прервать. Но напрасно: Патрик расходился все больше. Козлов наклонился к Мадлен и вполголоса сказал: